Узнать подробнее...

г. Слободской, ул. Володарского, 45

«На календаре было 22 июня. На сборы нам дали 24 часа…»

Любовь Мохова в молодости Любовь Мохова

На Вятке (да и за её пределами) хорошо известен младший брат Любови Моховой — тот самый Вениамин Сумароков, который в первой половине 90-х был полномочным представителем президента России в Кировской области.

История самой Любови Михайловны — во многом типичная для россиян её поколения: рождённая в 1933-м, она встретила войну ребёнком. Вот только произошло это за тысячу километров от родной Вятки, на западных рубежах СССР. Рассказ Любови Михайловны о начале войны и последующих непростых годах войдёт в третий сборник серии «Слобожане — труженики тыла».

Его сейчас готовят к изданию в Центре патриотического воспитания им. Булатова. А мы традиционно предлагаем читателю избранные эпизоды этой истории.

Первые годы моей жизни прошли в деревне Сумароки (Белохолуницкий район), где папа руководил колхозом. Но когда в 1940-м закончилась советско-финская война, он по призыву партии отправился на перешедшие к СССР карельские земли — по формулировке того времени, «восстанавливать народное хозяйство».

Вместе с мужчинами на новые земли ехали их семьи. Из Кировской области нас отправили отдельным железнодорожным составом. Ехали мы, надо сказать, без большого удобства — примерно в таких же «телячьих» вагонах, в каких везли скот в нашем составе.

В 4-х километрах от государственной границы, в очень живописной местности расположился колхоз, в который нас определили. Папа и здесь стал председателем, сразу войдя в бесконечный круговорот колхозных забот — на полях как раз созревала рожь. В такую пору у крестьянина времени на домашние дела совсем не остаётся, и неделя за неделей привезённые из Сумароков сундуки стояли в нашем доме неразобранные.

Мимоходом видя нас, папа гладил по голове и ободрял:

— Ничего, ребятки. Вот соберём урожай, тогда и дома обустроимся по-нормальному.

Но знакомые пограничники, заглядывая к отцу в гости, говорили другое:

— Правильно делаешь, Михаил Захарович. Не раскладывайся сильно на новом месте. Будет ещё всякого в этом краю.

Всё твёрже становились их взгляды, всё сдержанней речь. Однако каждодневные деревенские хлопоты заслоняли ощущение назревающей большой грозы. Так незаметно прошёл год.

В 1941-м уже снова начала созревать рожь, когда в колхоз примчался на лошади посыльный и оглушил новостью: «Война началась! На сборы 24 часа! Велено эвакуироваться своим ходом в сторону Ленинграда! Берите только необходимое, чтобы в пути не мешкать…»

Да и как возьмёшь лишнее, когда из транспорта нам дали только по одной небольшой телеге (семьям без детей) или повозке-двуколке (тем, кто с детьми)?

Крупный скот шёл за повозкой (его было велено сдать, когда доберёмся до Ленинграда).

Не забыть мне той дороги, по которой мы уходили обратно на восток в растерянности и страхе. Гитлеровская авиация делала налёты, заставляя то и дело искать укрытия в лесу. Но долго отсиживаться под защитой леса тоже опасно — те, кто замешкались, рисковали попасть в плен.

Однажды, застав нас посреди дороги, вражеский лётчик начал забавляться с нами, будто кошка с мышью — снижаясь, пролетал совсем рядом, чуть не над головами. Взрослые попрятались кто куда или уткнулись в свои узлы и чемоданы, а детский страх особенный: я, наоборот, подняла голову, чтобы понять, когда же наступит мой последний миг… и  увидела истребитель так близко перед собой, что разглядела и навек запомнила лицо сидящего в кабине пилота. Его рот был перекошен не то в улыбке, не то в презрении.

Но вдруг, набрав высоту, самолёт исчез вдали. Почему он не уничтожил нас, это навсегда останется загадкой: закончился боеприпас, или устремлённый с земли детский взгляд пробудил в душе лётчика голос совести?

После войны мне довелось встретить одну женщину, которая тогда, при отступлении, заночевала с семьёй в лесу, а наутро они зашли в местную деревеньку попросить молока — и угодили прямо в руки подошедшим за ночь немцам. Она рассказала, что первое время в оккупации было ещё более-менее: её с товарищами по несчастью определили на привычную работу — ухаживать за скотом.

Повадился ходить в гости один немец-военный, но вреда не причинял. Тосковал, что ли, по родине — принесёт детям шоколадку и давай объяснять словами и жестами вперемешку: дескать, не бойтесь, я такой же человек, и воюю-то подневольно, — а в Германии у меня тоже фрау и ребята маленькие.

Зато уж натерпелись они лиха, когда фронт укатился дальше на восток, и взамен армейских частей в тылу обосновались бригады СС — особой гитлеровской службы, в чьих обязанностях было наводить свои порядки на захваченных территориях. Любили, видать, эсэсовцы свою работу — редкий день пройдёт, чтобы не выдумали новое мучительство. Покажется им, к примеру, что работники с утра что-то косо смотрят — и начинают куражиться: «Наверное, что-то замышляете против новой власти? Значит, вас нужно охладить для профилактики…» Загонят местных в болото по шею и держат так весь день под дулом автомата.

Избежав этой оккупационной напасти, мы тем не менее ещё не раз прошли по тонкой грани между жизнью и смертью, когда возвращались на малую родину. Богат реками российский северо-запад, и каждая переправа для потока эвакуированных — настоящая мышеловка: налетит немецкий истребитель и расстреливает людей с бреющего полёта, топит паромы бомбами.

Подъехав к одной из переправ, мы застали людей на берегу в страшном отчаянии, — многие в голос ревели и метались вдоль воды. Оказалось, совсем незадолго до нашего приезда случилось очередное такое злодейство: вражеский самолёт застал паром с людьми на середине реки — и без жалости отправил его ко дну. Только щепки  поплыли вниз по течению.

Когда доехали до Ленинграда, папа сдал уцелевший скот. Мне купили два трикотажных костюма — неслыханная роскошь по тем временам. Дальше был путь по железной дороге из города Тихвина в Кировскую область. Здесь мама вернулась к крестьянскому труду в родных Сумароках, а папу забрали в Киров — на эвакуированный Харьковский машиностроительный завод, где собирали танки. Наступила первая военная зима.

Поначалу в Сумароках я снова пошла учиться, навёрстывая темы, пропущенные из-за эвакуации.

В эти первые военные месяцы нас хорошо выручили две кадки пшеницы, оставшиеся ещё с мирного времени. Но в 1942-м, заговорив со мной о дальнейших планах, мама сказала страшные в своей простоте слова:

— Надо бы, Люба, и тебе пойти работать. А то еды совсем мало — как бы следующей зимой нам не помереть с голода.

Так началась наша совместная с мамой работа в колхозе, где нам поручили опекать стадо телят. Задача стояла: сохранить полностью поголовье и добиться, чтобы телята хорошо набирали вес.

Зимой в числе моих обязанностей была доставка воды в хлев, где находились наши подопечные. Воду я набирала в бочку, поставленную на сани, и везла её на лошадиной тяге. Когда закончился оговорённый срок, всё стадо мы вернули колхозу в целости и с хорошим привесом — за что одна тёлочка досталась нам в качестве платы.

В борьбе с голодом каждая малость имела значение. Помню, как за 13 километров хаживала в другую деревню к бабушке, чтобы принести нам на семью два бурака с молоком.

Голод не сразу отступил и после войны: очень тяжёлым остался в памяти 1947-й год, когда опять питаться нам пришлось по большей части травой.

Снимок 1948 года. Мама с папой, спереди брат Вениамин
На снимке 1948 года я стою слева, а в центре сидят мои папа с мамой. Перед ними на первом плане — брат Вениамин, которому в тот год исполнилось 5 лет.

Моя послевоенная жизнь связана с меховой фабрикой «Белка», куда я пришла работать в начале 1950-х (ещё учась в школе ФЗО) — и стала в итоге мастером цеха головных уборов.

Как-то всё удавалось совмещать — работу, общественную нагрузку и личную жизнь. Бывали, конечно, порой накладки, но и те больше приятного характера. Например, в 1956 году наша бригада первая получила звание «Ударник коммунистического труда», а к званию прилагалась награда — поездка в Москву на ВДНХ. Но я не смогла съездить с товарищами — была в те дни на девятом месяце беременности.

1953 год. Я на рабочем месте

Выйдя замуж в 1954 году, я уже в 60-х продолжила своё образование заочно в технологическом техникуме, успевая воспитывать двух детей. Параллельно — работа комсомольским вожаком, а потом парторгом… ещё и оставалось время петь в хоре Гарри Цыпукова!

Наверное, многое давалось проще благодаря поддержке мужа, с которым прожито 49 лет. Помню: когда готовилась к выступлениям по общественной линии, много часов проводила в читальном зале городской библиотеки. Алексей не упрекал — тихонько сидел со мной рядом, читал газету и дожидался, чтобы вместе нам пойти домой.

Ещё одна «типичная» и вместе с тем неповторимая биография…

Ещё один ряд чёрно-белых снимков, которые порой оставляют молодёжь в недоумении:

— Отчего при всех тяготах 40-х и 50-х так одухотворены эти лица?

Любовь Михайловна не из тех, кто в ответ начнёт поучать. Лишь скажет, как заведено у её ровесниц: «Вам, дорогие, не пожелаю испытаний, выпавших на нашу долю. А если из моей истории сделаете какие-то выводы — наверное, хуже не будет».

Любовь Мохова в молодости 2

Подготовка публикации — Ольга Корзюкова,
Центр патриотического воспитания им. Булатова,
Николай Олисов, редакция «Скат-Инфо Плюс»