Центр патриотического воспитания имени Григория Булатова продолжает работу над сборником «Вместо детства – война» (готовится к 75-летию Победы)
в ходе этой работы записаны воспоминания Александры Николаевны Малыгиной (в девичестве Лазаревой) – Ветерана труда, жительницы города Слободского
в этом номере вниманию читателя предложены фрагменты воспоминаний Александры Николаевны (в газетной редакции)
«Совхоз» и «колхоз» – два разных уклада
Моя малая родина – село Шишовка, что в Кузнецком районе Пензенской области. Здесь я родилась летом 1936 года.
К началу войны мы жили уже не в селе, а на территории совхоза, в котором мой отец работал счетоводом (то есть бухгалтером, если говорить современным языком).
«Совхоз» и «колхоз» звучат почти одинаково, и читателю молодого возраста, наверно, не очень понятно, чем одно отличалось от другого.
Если объяснять главное в двух словах, то совхозы (сокращение от «советское хозяйство») были государственными предприятиями, где работники получали фиксированную зарплату – так же, как в городе на промышленном предприятии.
В колхозе (сокращение от «коллективное хозяйство») в ту пору ещё применялась система учёта трудодней, на которые впоследствии колхозный работник мог получить ту или иную продукцию.
Мама в довоенные годы не работала в какой-либо организации, а вела домашнее хозяйство. По-современному можно сказать – «была домохозяйкой», но хозяйство-то было: корова, свинья, овцы, куры, огород… проще говоря, работа с утра до ночи, без выходных и праздников.
Трое детей было у папы и мамы – все девочки, и я из них средняя. Начало войны мы встретили в таком возрасте: мне 5 лет, старшей Зинаиде 10, младшей Клаве 2 года.
Папу уже в 1941-м призвали на фронт, а мама с нами, детьми, вернулась в Шишовку, где стала работать в колхозе на разных участках – телятницей, и дояркой, и в поле по необходимости.
Переполох из-за косы
Началась наша с сёстрами каждодневная «хозяйственная вахта» – помощь маме на подворье, чем только можно. Одним из неудобств нашей местности было приличное расстояние от жилья до колодца (несколько сот метров), а воды для полива и чтоб напоить скот требовалось много уже с утра.
Установилось в доме правило: едва солнце взошло – мама будит нас, чтобы наносили воды для всех работ на предстоящий день.
Однажды в свой первый утренний «рейс» я была до того утомлена, что решила дать себе минутную передышку: составила вёдра с коромыслом и сама прилегла на траве. Разумеется, тут и заснула!
За какие-то минуты уснула так крепко, что даже с ходу не сообразила: отчего это мама меня будит, как обычно, идти за водой, а вокруг не дом родной, а высокая трава и птичьи голоса? Оказалось, что возле тропинки я проспала порядочное время, и мама почувствовала неладное: «Сколько времени прошло – уже бы три раза можно обернуться…» Хорошо, что все мы ходили за водой одним и тем же известным путём, – мамины поиски длились недолго.
Другая масштабная и постоянная задача – заготовка кормов для домашней скотины, где тоже для нас существовала определённая норма на день – две небольшие тележки скошенной или сжатой травы.
На тех летних покосах волнительный и памятный случай вышел со мной и сестрёнкой Клавой: однажды утром отправились косить, и что-то коса показалась туповата. Нет бы с косой идти домой, так мы с Клавой, не додумав, поступили «навыворот» – побежали к дому за точилом, оставив косу лежать на лужайке.
Прибегаем обратно с точилом – косы не видать. Может, ошиблись с местом? Всю округу обшарили и убедились: косе нашей кто-то «приделал ноги». Что тут приключилось с нами! Коса в то время оставалась для крестьянина предметом большой ценности, и от расстройства и страха мы не знали, как теперь покажемся маме на глаза.
Что же придумали детским умом? Ушли «отшельничать» – весь день прятались за окраиной села, а ночевать ушли к речке, при которой находился небольшой огородный участок (здесь растили главным образом капусту).
В этом месте, которое по нашему детскому разумению казалось и укромным, и безопасным, мы на полном серьёзе решили обосноваться на ночёвку. Соорудили себе из травы подобие лежанки, устроились в ней, ворочались так и сяк – но сон всё никак не приходил. Уже полуночные звёзды светили над головой, когда мы сказали друг дружке, что нет толку в этих «прятках». Пошли домой с повинной через тёмную окрестность.
Дома царил переполох, каких не видано. Соседи всё ходили по округе, выкликая нас. А старшую сестру, оказывается, отправили сбегать в соседнее село за 6 километров – там жила бабушка (мамина мама), и была догадка, что мы находимся там.
А что же с косой? Оказалось, пока утром мы бегали за точилом, мимо покоса проходила женщина с другого конца села, увидела брошенный инструмент и унесла к себе домой (может быть, и не из плохих побуждений, а для его сохранности). Так или иначе, к моменту нашего возвращения эту косу односельчанка уже вернула нашей маме.
Июнь 1942-го. Главная потеря
Ещё много больших и малых тягот приготовил нам новый тыловой уклад. Тут и самостоятельная заготовка дров, когда в отсутствие лошади приходилось запрягать в повозку норовистых быков. И поиск всякого «подножного корма», который годился в пищу – от корней лопуха до дубовых желудей (после чего пареная тыква или печёная картошка уже казались нам лакомством).
Однако мы бы и втрое больше этого согласились перенести, кабы кто пообещал нам предотвратить главную потерю – гибель отца. Но не сбылось заветное: в ходе боёв на Орловской земле он погиб в июне 1942 года в возрасте 39 лет.
Жильцы из далёкого края
Одна из примет тыловой жизни – поступление эвакуированных. В их потоке была одна семья из Белоруссии (мать с тремя детьми), которую поселили, за неимением других вариантов, в ветхий дом неподалёку от нашего.
Однажды мама пошла в тот дом – отнести новым соседям молока. Вернулась в большом расстройстве:
– И как там Валентина одна с детьми собирается зиму бедовать? Дом совсем плох: крыша течёт, печь развалилась, да и дров у них нет…
Закончились мамины раздумья тем, что эту семью эвакуированных она позвала жить к нам. Пускай наш дом совсем невелик (и всем детям, включая нас, теперь придётся спать на полу) – но хоть есть возможность согреться, и сверху в дождливый день не льёт вода.
Детская душа умеет найти себе радость и сочинить «праздник из ничего»: после всех потерь и лишений мы всё-таки умудрялись играть и веселиться, пуская по весенним ручьям щепки-«кораблики» или собирая под Новый год ёлочные бусы из каких-нибудь старых газет.
Вместо ёлки Эдик (сын эвакуированной тёти Вали) срезал нам пушистую верхушку с молодой сосны, росшей неподалёку. Впоследствии эта сосна так и выросла с усечённой верхушкой: даже сегодня я узнаю её без труда, когда приезжаю на малую родину.
А за упомянутым пуском «корабликов» я допустила ещё одну серьёзную оплошность: увлёкшись свой забавой, зашла далеко в широкую запруженную часть сельского ручья (при его впадении в речку), и там утопила галошу с ноги. А пара галош в военное лихолетье тоже была немалой ценностью, и после той потери порядочное время нам с сестрой пришлось носить её пару галош по очереди – сегодня я, завтра она.
Наряду с эвакуированными семьями, повидала наша округа и колонны немцев-военнопленных – их в нашем краю задействовали на торфяных разработках, примерно в 10 километрах от Шишовки. Проходя по какой-то надобности через село, эти пленные нередко стучались в один-другой крайний дом – просили ковш воды, чтобы утолить жажду. Таков, видимо, русский характер, что хозяйки и дети не припоминали пленным прежних обид в ответ на просьбу напиться – без упрёка выносили к ограде ковш или кружку.
Конопля со знаком «плюс»
Сегодня репутация этого растения крепко подпорчена теми людьми, которые интересуются коноплёй ради наркотического дурмана.
Между тем, ещё в наше время конопля была культурой наиважнейшей. Она одна из немногих, которые, по крестьянскому присловью, «и кормят, и одевают человека»: из её волокон делают прочную ткань, а из семян давят полезное масло.
Недаром и в Москве на ВДНХ, на знаменитом фонтане «Дружба народов», стебли и листья конопли отображены на монументальном «урожайном снопе».
Коноплеводством занимался и наш колхоз. Сложность обращения с этой культурой заключалась в том, что убирали её вручную, и тут дети были первые помощники взрослым. После всей необходимой обработки, соткав холсты из конопляного сырья, мама вечерами шила из тех холстов и простыни, и нижнее бельё на всю семью.
За валенками тоже не приходилось ходить на базар – по этой части мастер был наш дедушка, и он же в 1944 году, когда мне пришло время идти в первый класс, взял остатки овчины, какие хранились в доме, и сшил из них потешную шубейку – один бок чёрный, другой серый. Но не такое было время, чтобы искаться внешних «приличий»: и то ладно, что мне маленькой было в ней тепло.
У нас в селе была только начальная школа, потому в семилетку я три года ходила уже в соседнее село, за 5 километров от нашего дома.
Куда идти учиться после школы? Мама сказала, смахнув непрошеную слезу: – Вот бы отец был рад, если бы увидел, что ты выучилась его профессии… Не видя причины спорить с мамой, я стала учиться на бухгалтера в Кузнецком планово-экономическом техникуме.
Маршруты распределения
Мои ровесники, да и люди помладше, знают без всяких объяснений, что такое система распределения для выпускников-специалистов во времена Советского Союза.
Читателю из современной молодёжи мне будет непросто объяснить в двух словах, но у них под рукой есть интернет, – если наберут «Работа по распределению», то смогут узнать, как работала эта система.
В 1954 году, когда я окончила техникум, вариантов распределения было множество, и сами выпускники могли выбирать, куда им отправиться к первому месту работы. Помню, что география была широчайшая – от Киргизии до Дальнего Востока.
В нашей родне (наверно, как и у других) варианты моего выбора обсуждались семейно. Один из родственников сказал: – Я бы, Шура, на твоём месте поехал в Киров. Знаешь, как говорится: «Вятский – народ хватский». Слова эти отчего-то врезались мне в память, и когда настало время определяться, я запросилась на работу в Кировскую область.
В Кирове мне снова предложили три варианта на выбор: либо Шабалино, либо Безбожник (посёлок в Мурашинском районе), либо село Шестаково на Слободской земле. Я отправилась на Шестаковский лесопункт, работавший в то время в статусе отдельного цеха Слободского деревообрабатывающего завода, куда мы и сдавали все бухгалтерские отчёты. Главным бухгалтером всего завода была Ольга Михайловна Хохрякова.
Во второй половине 1950-х на местном уровне произошла реформа: деревообрабатывающий завод присоединили к фанерному комбинату «Красный якорь», а наш лесопункт – к Озерницкому леспромхозу, где за десятилетие мне довелось поработать на всех участках бухучёта.
Дальше, в середине 1960-х, из Шестаково в город Слободской меня снова привела трудовая линия – переводом я пришла на «Красный якорь» на замену О. Хохряковой, которая уходила на заслуженный отдых. Три следующих десятилетия моей биографии связаны с этой городской рабочей окраиной: на фанерном комбинате я 10 лет была заместителем главного бухгалтера, и затем 20 лет – главным бухгалтером.
Помня финансовые неурядицы 1990-х, земляки сейчас могут спросить меня: отчего были такие сложности с деньгами в этот период, отчего коллектив, бывало, получал зарплату не в срок? Может быть, это Александра Николаевна плохо считала? Скажу со всей ответственностью и на правах очевидца, что нашего греха в тех задержках не было: покупатели сами задерживали расчёты за поставленную фанеру.
Время неумолимо куда-то движется; пришло и мне время примерять на себя статус пенсионера. Однако на пенсии я ещё несколько лет работала по специальности – бухгалтером в пионерлагере «Зелёный Бор» и в одном из слободских меховых ателье.
Встреча в минском цехе – эхо дружбы тыловой
Добавлю, что и суженого я себе нашла на Шестаковской земле – весной 1955-го, когда сюда в родные места приехал после армейской службы Павел Иванович Малыгин. Непросто было начинать семейный путь: моя родня далеко, а родителей Павла к этому времени уже не было на свете. Но мы не испугались: семейный быт, как многие в нашем поколении, начинали обустраивать «с ложки». Всё пришло в свой черёд – воспитали двоих детей, дождались наследников (уже семь правнуков в нашем роду).
Примечательный случай вышел с моей младшей сестрой Клавой, которая работала на радиозаводе в Кузнецке, а оттуда её направили на учёбу в Белоруссию, на одно из минских предприятий. Здесь в минском цеху как-то зашла речь о родных местах Клавы, и она в разговоре помянула «село Шишовка». И смотрит: одна из местных девушек-работниц как будто встрепенулась при этих словах; стала расспрашивать, о какой Шишовке речь, и не знает ли Клава такую «семью Лазаревых»… Слово за слово – выяснилось удивительное: эта местная работница была Эля, младшая девочка из той самой эвакуированной белорусской семьи, которую мама приютила у нас в войну.
Сколько тут было радости от такой никем не жданной встречи спустя годы! Недаром говорят: пути Господни неисповедимы, и добро в народе долго помнится.
Напоследок скажу: хотя война оставила у многих в семейной памяти подобные трогательные истории, но, конечно, повторения военного времени я никому не желаю, ведь в первую очередь это горе и тяжкие испытания даже для тех, кто оказался вдали от фронта. Моё пожелание всем последующим поколениям традиционное: мирного неба над головой, без тех тягот и слёз, которые мы повидали.
Подготовка публикации:
- Коллектив Центра патриотического воспитания
имени Григория Булатова
(г. Слободской, ул. Кирова, 27).
- Редакция еженедельника «Скат-Инфо Плюс».