Фото- и письменных материалов к 75-летию Великой Победы поступило много больше, чем газета могла вместить в прошедшие весенние дни. Их публикация будет продолжена. Сегодня на газетных полосах – воспоминания о тыловом детстве жителя города Слободского Владимира Ильича Чертищева, который совсем недавно (2 мая) встретил свое 83-летие.
Фамилия, одноимённая с деревней
Местность, где в 1937-м я появился на свет, находится в семи километрах к югу от села Ильинского – за речкой Чумовицей. Там находилась деревня Чертищевы, сейчас уже не существующая.
По обыкновению тех лет, фамилия у большинства местных жителей совпадала с названием деревни, – и я не стал исключением.
Даже по довоенным меркам наша семья считалась немаленькой – я был одним из девяти детей у папы с мамой. Папа руководил местным колхозом, а мама была в колхозе рядовой работницей.
Большая семья хороша тем, что младшие дети многому учатся у старших братьев и сестёр – без какого-то понуждения, и даже без участия взрослых. Вечером старшие сядут за книжки, чтобы делать домашнее задание, а мы маленькие так и вьёмся рядом. Нам ведь в эту пору всё интересно – незнакомые имена, далёкие города, да если ещё с картинками…
Таким вот образом, «внаглядку да вприслушку», я выучился читать и писать уже до школы. У старших братьев оказалась свободной книга – «Давид Сасунский». Я взялся её читать. Оказалось, что это армянский эпос, рассказывающий о давних временах. Он так меня захватил, что много ночей я читал книгу при свечке (поскольку электричества ещё не было в нашей деревне).
Когда началась война, отца не взяли в армию – у него была председательская, как тогда говорили, «бронь». Да и папин возраст в ту пору был уже очень приличный – 48 лет.
Череда потерь
Многих близких унесла война, и первым – старшего брата Василия, который к той поре уже женился, завёл детей и жил в Перми. Он служил военным лётчиком, поэтому на фронт отправился в первые же дни Великой Отечественной. Сначала от Василия долго не было никаких известий, а потом сразу извещение – без вести пропал. Всё чаще глаза у мамы становились на мокром месте: наверно, чувствовала материнским сердцем, что чуду не бывать. И точно – вскоре прислали окончательную «похоронку», где сообщалось о месте и времени гибели.
Самым юным новобранцем в нашей семье стал другой брат – Николай, 1926 года рождения. В 1943-м году он учился в Бобино на агронома и был всего 17-и лет от роду, когда получил повестку.
Мама пуще прежнего – в слёзы: неужели и его заберёт война? Николай в итоге уцелел и вернулся на Слободскую землю, но мама уже не могла об этом узнать.
Мамину жизнь в 1944-м унёс туберкулёз, и в этот печальный год я сел за парту. Деревенская начальная школа располагала всего двумя комнатами, и учительниц в штате – только две. А классов было четыре, поэтому учебный процесс выглядел так: в одной комнате сидят 1 и 3 класс, в другой 2 и 4. В каждой комнате учительница объясняет одному классу новую тему, а другой класс в это время делает письменное задание, – потом меняются. И ничего, как-то справлялись, – тем более наши деревенские классы были невелики.
В пятый класс я со сверстниками стал ходить за семь километров – в Ильинскую среднюю школу. И с этой поры стал любимец всех окрестных деревенских девчушек – рано утром они уже компанией под нашими окнами:
– Что, Володя, идём ли в школу?
Секрет моей популярности заключался в речке Чумовице, которая отделяла нашу сторону от ильинской. Мостика над Чумовицей не водилось, а вода временами (особенно по весне) доходила мне даже до пояса.
Я был парень не вредный, и притом достаточно сильный для своих лет – поэтому без лишних уговоров переносил своих попутчиц через реку. По нашему местному вятскому выражению, я переправлял их «на закорках» – то есть усаживал к себе на спину и придерживал руками за коленки, чтобы не уронить ненароком.
Голод военного времени
Он оставил в моей памяти много печальных эпизодов, о которых и не хотелось бы лишний раз вспоминать – но ведь из песни слова не выкинешь. Вот один случай для понимания. Как-то в военное время у нас в Чертищевых расквартировали воинскую часть. Никакой автотехники у этой части не было, – всё имущество размещалось в обозе, который передвигался на лошадиной тяге. И однажды, уже перед их отбытием, одна обозная лошадь захворала. Уехали военные куда-то дальше, а за деревней в ближнем лесу остался свежий перекопанный участок земли. Деревенская общественность быстро смекнула, что этот участок означает, и пришла советоваться к моему отцу (на то и председатель):
– Что, Илья Трифонович, может, лошадка-то эта ещё вполне того…
Отец не сразу ответил. Долго хмурился и думал думу, прежде чем сказать: «Что уж, давайте пробовать, раз такое дело…» Обессилел деревенский народ, сидя месяцы на одной траве да картошке, – а ведь им нужно работать и план выполнять.
Выкопали колхозники ту лошадь, разделили на части по числу деревенских жителей и раздали способом, который в книжках называют «казачьим». Это когда один человек отвернётся и закроет глаза, а другой перед народом берёт очередной кусок и спрашивает первого:
– Ну-ка, этот кому?
И первый называет не глядя по очереди всех жителей округи (то есть происходит своего рода лотерея).
Поскольку затронули эту тему, то вот ещё пример. Весенней порой свежая пашня привлекает большие стаи грачей и ворон. Наблюдая за этими стаями, отец как-то раз решился на эксперимент: взял из дома ружьё, стрельнул в гущу птиц – и не без успеха. Принёс домой охапку тушек, и вышел суп на всю семью. Признаюсь вам (конечно, с пожеланием, чтобы такое знание никому из вас не пригодилось): мясо грача довольно съедобное, а вот ворона такая горькая, что я попробовал кусочек – и больше не притронулся.
Заставила война победовать: узнали мы, какой бывает вкус у сорной травы и мшелого куска. До сих пор берёт удивление: никто в нашей округе не отравился и не помер от этих экспериментов.
Своенравный Пионер
Работа, связанная с верховой ездой, очень нравилась мне с самых малых лет – ведь если сравнивать с современной жизнью, это всё равно что сесть мальцу за руль машины. Тут и скорость, и мощь. Конечно, для ребёнка в управлении лошадью и риск немалый, но тогда этому не придавали большого значения.
Какие бывают риски, покажу вам на одном примере. Летом, отработав день в поле, мы с ребятами ставили лошадей в специальный загон – такое было указание от взрослых, чтобы за ночь табун не разбрёлся по округе.
В какой-то очередной вечер старших ребят разобрал азарт – по дороге к загону они пустили лошадей вскачь и мчались полем наперегонки. Я был самый маленький в компании, а конь подо мной – наоборот, «ветеран»: самый старый в табуне, 1930 года рождения. Звали его Пионер.
Кто имел дело с лошадьми, тот знает, что у них есть характер сродни людскому. Так вот этот Пионер был страшно ревнив на обгонялки – наверно, по старшинству лет он считал себя главным в табуне. И тут, как только началась гонка, мой старичок мигом рванул в резвый галоп.
Никакие мои тпруканья и хлопки уже не могли исправить дело. Какой-то миг – и я лечу на землю. Тут и Пионер словно одумался, что-то «переключилось» у него в голове – остановился как вкопанный и покорно ждал, пока я поднимусь.
К счастью, я только ушибся, но ничего не сломал. Охая и морщась от боли, привёл Пионера к какой-то кочке посреди поля, откуда снова мог забраться на него.
Табор за околицей
Раз речь зашла про лошадей, расскажу и такую историю. В советские годы была видна установка, что власть хочет приучить цыган к оседлой жизни. Судя по современной ситуации, эта цель достигнута: где вы сейчас встретите кочующих цыган? Но тогда, в пору моего детства и юности, странствующий табор ещё не был какой-то экзотикой. Нашими северными дорогами они тоже проезжали. Всего в километре от Чертищевых, под горой, находилась заброшенная деревня под названием «Галичины». Тут у бродячего племени было что-то вроде «маршрутной стоянки» – табор вставал здесь каждое лето на несколько недель.
Ребячье любопытство разбирало нас, и в свободный час мы нет-нет и бежали туда – хоть украдкой глянуть, как протекает эта необычная жизнь.
Один раз вышел случай с нашим колхозным бригадиром: увидев в таборе статную лошадку, он решил её выменять на старого колхозного мерина (того самого Пионера, о котором я рассказывал). Никакой хозяйственной необходимости в таком обмене не было. Наверно, посреди однообразных трудовых будней бригадиру просто хотелось отвести душу в шумном торге.
Цыгане уважили бригадира: долго спорили-рядились, и очень нехотя уступили. Ещё говорят после всего:
– Эх, жалеть будем, себе в ущерб отдаём. Но когда хороший человек просит, как ему откажешь?
Только назавтра, осматривая своё приобретение свежим глазом, бригадир заметил у лошади какую-то болезненную дрожь и скованность. Показал колхозному животноводу, и выяснилось, что у лошади серьёзный недуг, и толку от неё не будет.
Бригадир стрелой в Галичины – там пусто. Но табор не поезд, за сутки далеко не умчится. Догнал, и уж Бог знает, какими словами стращал и убеждал – однако же вернулся в деревню со старым Пионером.
Сводный брат
Погоревав по маме, отец объявил нам желание жениться на другой: «Не старик я ещё, чтобы уходить в бобыли». Оказалось, что пару себе он уже присмотрел какое-то время назад, когда ездил по работе на водяную мельницу (на пруду недалеко от Ильинского). Рядом с мельницей и жила моя будущая мачеха, Ольга Васильевна по имени-отчеству.
За давностью лет забылось, какой это был год. Обычный рабочий день, Ольга Васильевна занята домашними делами, пока отец на работе. При мне в дом зашёл незнакомый мужчина, поздоровался и сел на лавку.
Мачеха решила, что это, как всегда, к отцу по делам. Говорит привычно: «Илья Трифонович ещё на работе». А незнакомец в ответ:
– Мама… ты не узнаёшь? Я ведь Саша, сын твой.
Какая тут сцена вышла – сами представьте. Ольга Васильевна чуть не в обморок. Я, как невольный свидетель этой сцены, вскоре всё узнал. Действительно, Ольга когда-то в молодости родила сына, но он совсем юнцом «пошёл по плохой дорожке» и угодил в колонию за хулиганство. Большие годы прошли, а от него ни весточки. Со временем Ольга пришла во мнение, что этот её сын погиб в заключении («…не десять же лет за хулиганство сидят!»). А оказалось другое: парень он, видимо, был норовистый, и уже там в неволе то в одну переделку ввяжется, то в другую… в итоге несколько раз через суд ему добавляли срок.
Расскажу о дальнейшей судьбе Александра, чтобы не обрывать его историю на полуслове. На свободе он провёл считанные недели – вскоре снова был задержан и получил небольшой срок за воровство. А дальше уже мой отец занялся его судьбой: как только Александр освободился, первым делом его сговорили-женили на какой-то немолодой вдове с квартирой, а потом и устроили на работу (как помнится, на мебельную фабрику). Не дали человеку пропасть.
Четверть века за партой
История моего учения – долгий и извилистый путь, растянувшийся на большие годы и расстояния. Попробую рассказать, почему так вышло. Сначала в 1953 году после 7-го класса я с тремя школьными приятелями нацелился поступить в речное училище в Великом Устюге. Очень мне нравилась идея стать капитаном теплохода. Из школы мы поехали туда четверо – двое рослых парней и двое приземистых (один из них я). Рослые прошли медкомиссию, а нас, «мелких», завернули домой.
Отец не огорчился, даже наоборот – сказал, что так вышло к лучшему. Дело в том, что как раз в тот год произошла реформа в школьном образовании (не только в наши дни они происходят). До этого законченным средним образованием считалось 7-летнее, а теперь его сделали 8-летним. Получалось, что если после школы я хочу поступить в институт, то должен учиться в школе ещё один год.
Мой восьмой школьный год был омрачён болезнью отца: у него обнаружился рак желудка. Близилась новая весна, а у меня на душе никакой радости: отец угасал на глазах, и было ясно, что жить ему остаётся считанные месяцы.
Чем ближе к лету – тем чаще я мотался до Слободского и обратно на велосипеде, чтобы в больнице взять у врача лекарство и выслушать очередную рекомендацию. Время к сдаче экзаменов – а мне совсем не до наук.
Однажды подошла наша очередь пастушить деревенских коров, и я в своих переживаниях бродил по лугу, приглядывая за стадом. Посреди дня прибежала, запыхавшись, соседская девчушка – забрала у меня из руки хворостину и выпалила без всяких предисловий:
– Скорей иди домой, я за тебя покараулю, у вас умер папа.
В тот год я подал заявление на мехфак кировского сельхозинститута. Конкурс выдался нешуточный – семь человек на место. Я сдал экзамены и сам себе удивился: без какой-то серьёзной подготовки, а всё-таки набрал очень неплохие баллы (до зачисления не хватало всего половины балла). Со всей прямотой деревенского парня я пошёл к декану факультета, рассказал ему свою ситуацию и спросил: нет ли по закону какой-то льготы для такого случая?
Декан выслушал меня человечно (да тогда и не было такого правила, чтобы начальнику превозноситься над простыми людьми). Предложил переводиться на агрономический – туда как раз пройду по баллам. Но раз я начал искренне, то и закончил напрямую:
– Мне хочется работать с техникой, а не с коровами, товарищ декан. Зачем же я буду себя обманывать и учиться, чему душа не лежит? Извините, но лучше уж я заберу документы.
Иду по улице в таком огорчении – и случайно вижу на заборе большое объявление о приёме учащихся. Оказывается, на Свободы, 21 только что открылось ГТУ № 1. Специальности в основном с двухлетним сроком обучения (электротехники и радиотехники). И ещё одна, где учиться только год – это «машинист паровых и дизельных установок».
– Раз уж студентом не стал, – рассудил я, – то пойду на машиниста, чтобы поскорее стать рабочим человеком.
Год учёбы пролетел быстро, дальше предстояло отработать полтора года по направлению. Из предложенных вариантов мне поглянулось село Верхобыстрица в Кумёнском районе. Там я провел оговорённые год с половиной, обслуживая дизельную электростанцию на местной МТС (машинно-тракторной станции).
Завод, женитьба, новоселье…
По возвращении в Слободской моим опекуном стал брат Гера, который к этой поре уже выучился (в ремесленном училище в Каринторфе) и работал в артели «Металлист». Чтобы было больше понимания, сразу скажу, что этот «Металлист» – то самое производство, из которого впоследствии вырос Слободской ремонтно-механический завод (или, по-новому, машиностроительный завод). Тогда, в послевоенный артельный период, здесь делали немудрёный товар, навроде печного литья или утюгов. Утюги были ещё не электрические, а так называемые «жаровые», куда требовалось засыпать горячий уголь. На первых порах я был тем слесарем, который подгоняет крышки к жаровым утюгам. Если у вас в хозяйстве сохранился подобный раритет, то есть вероятность, что и моя рука к нему приложена.
Как водилось в ту пору, свою вторую половинку я тоже нашёл на работе: моя будущая супруга, Маргарита Александровна Маслова, работала здесь секретарём-машинисткой.
Поженившись в 1958-м, мы пожили совсем недолго у родителей Риты, а затем получили от завода новую небольшую квартиру на улице Луначарского. Вскоре родился наш первенец – дочка Леночка.
– А что же армия? – спросите вы. В армию я ушёл уже совсем взрослым, 23-х лет от роду. Насколько помню, так получилось у моего поколения из-за ситуации предыдущих лет, когда солдаты послевоенного призыва служили дольше обычного.
Во второй половине 60-х, уже прочно войдя в производственную колею после армии, я пошёл навёрстывать упущенное по части образования. Окончил вечернее отделение Кировского политехнического техникума, которое в те годы действовало в Слободском при фанерном комбинате.
Теперь и на заводе наступали другие времена – здесь ремонтировали автотехнику (моей работой был ремонт электрооборудования и прокачка гидравлических тормозов).
Будущий учёный и непризнанный герой
За долгую жизнь судьба сводила меня с самыми разными людьми – от тех, про кого говорят «простые труженики», до настоящих знаменитостей. Из знаменитых назову две фамилии. Первая – Игорь Повышев, будущий учёный с мировым именем и Почётный гражданин города Слободского, а в ту пору молодой слесарь на ремзаводе (с которым мы, бывало, вместе участвовали в лыжных гонках за честь своего предприятия).
Второй – «Гришка-рейхстаг» (прозвище, которое закрепилось за Григорием Булатовым в послевоенные годы). В начале 70-х я работал мастером смены в старом сварочном цехе, над которым – на втором этаже – как раз находился заводской медпункт. Григорий работал в другом цехе – чугунолитейном.
Как-то по весне, закончив свою смену, мы собирались домой. Вдруг раздаются недовольные голоса рабочих: «Что за ерунда, туалет закрыт изнутри уже давно, и никто не откликается…» Ещё постучали в дверь и поняли, что дело неладно: наверно, кому-то плохо стало. В нашей смене самое крепкое сложение было у сварщика Володи Ворсина. Говорю ему:
– Делать нечего – выбивай дверь.
Забегаем внутрь и видим, что сбылись худшие опасения: какой-то человек придумал повеситься на брючном ремне. Как велят правила, первым делом сообщили в медпункт, тут же позвонили в милицию. Этот обнаруженный нами человек оказался Григорий, и прибывшие врачи уже ничем не могли ему помочь. Из тех фактов, которые были нам известны, сложилось понимание, что Григорий в тот день чувствовал себя неважно – поэтому зашёл в медпункт, а после медпункта спустился вниз… Знаю, что про тот день и вообще про уход Булатова из жизни есть другие версии, но я рассказал то, чему сам был свидетель.
Печаль моего возраста известная: сколько было хороших товарищей в прежние годы – почти всех уже проводил на погост. В начале века и жены не стало. Но и сейчас наш совместный с Маргаритой 47-летний путь я вспоминаю только словами благодарности: хорошо и честно пожили, детей вывели в люди, теперь уже правнуков в гостях принимаю.
Рассказом о прежних временах у меня не было цели вас удивить или разжалобить – рассказал о том, что памятно и что казалось важным.
Знаю из опыта, что в любых тяжких обстоятельствах жизнь продолжается. Мой пример вам в помощь! Не унывайте в дни испытаний: бывает такое, что через годы и они вспоминаются с каким-то светлым чувством.
Подготовка материала –
коллектив Центра патриотического воспитания
имени Григория Булатова (г. Слободской)
Подготовка публикации –
Дмитрий Лалетин, «Скат-Инфо Плюс»