Полтора месяца остаётся до 74-летия Великой Победы.
В городе Слободском, в Центре патриотического воспитания имени Григория Булатова, идёт подготовка материала для очередного сборника о местных тружениках тыла.
В начале марта записана история 92-летней жительницы Слободского Валентины Васильевны Сластиловой. Ещё одна страница добавлена в Великую Слободскую Летопись, в которой столько торжественных, и горьких, и поучительных эпизодов.
Здесь фрагменты воспоминаний Валентины Васильевны опубликованы в газетной редакции:
Дом рядом с храмом и площадью, радостный май 41-го
Я родом из деревни Избная. Если на карте найти сёла Совье и Шестаково, то Избная (ещё её называли Избенцы) находилась примерно в середине между ними. Сейчас там уже нет жилья и людей, а согласно переписи 1926 года было 21 крестьянское домохозяйство, в которых жили 114 человек.
В упомянутом 1926 году и я там появилась на свет, но родители переехали в Слободской, когда мне шёл лишь 4-й год. Так что вся моя сознательная жизнь – в городе.
В Слободском мы стали жить в двухэтажном кирпичном доме на улице Володарского, который стоял неподалёку от Екатерининского храма, – да и Никольский был тут же рядом. По меркам той поры наша семья была невелика – всего трое детей: я, да старший брат Николай (1925 года рождения), да младший Борис (родился в 1930-м).
Отец работал столяром в каменном здании за стадионом «Труд», которое уже до войны считалось старинным. Сейчас там спортивный павильон, а тогда находилась организация с названием Вятстройлес.
Мама была, говоря по-современному, домохозяйкой, но в периоды, когда с деньгами становилось туго, и она подыскивала работу. В разные годы работала на скотооткорме, швеёй на меховой фабрике, и потом долгое время – техслужащей в школе № 7 (тогда она находилась в здании, где сегодня гимназия).
Сама я училась в школе № 5, и в мае 1941 года окончила 7-й класс, ещё не подозревая, что в следующий раз сяду за парту только через 4 года. На этом выпускном снимке весны 1941 года – наш 7-а, и я третья справа в верхнем ряду.
Враг напал, и опустели пóлки
Не скажу, что были мы совсем просты и не чувствовали приближения большой беды. С конца 1939 года, когда началась советско-финская война, тревожное ощущение нарастало. И всё-таки весть о гитлеровской агрессии стала громом посреди ясного неба. Тем более за считанные дни до 22 июня, как мне помнится, по радио выступил нарком иностранных дел Вячеслав Молотов (в современном понимании, руководитель МИДа). В его речи прозвучали заверения, что хотя международная обстановка напряжённая, но войны бояться не надо, и не надо поддаваться паническим настроениям – скупать всё впрок в магазинах и т.д.
Как было не поверить Вячеславу Михайловичу – ведь он один из ближайших соратников Сталина, да к тому же и наш земляк (его родина в 150 км к югу от Слободского – это город Советск, который до революции звался Кукаркой).
Но стоило войне начаться, как 23 июня поутру полки продуктовых магазинов опустели. Тут нам стало ясно, что впереди суровое испытание. Ведь наша семья уже жила чистым городским укладом – мы не держали огорода и не делали никаких продуктовых припасов.
Ложка как трофей и «пленный» как клеймо
Весело жить возле площади в мирное время. А в вой-ну – одно расстройство. Что ни день – на наших глазах здесь собирали очередную партию новобранцев со всего района. Тяжёлое это зрелище, как после переклички тронется в путь очередной грузовик – а родственники следом всё бегут, с криками и плачем. Глядя на такое, и случайные прохожие не могли сдержать слёз.
На войну в разное время призвали моего старшего брата Николая, а затем и отца. Николай погиб в 1944 году, когда ему было 19. Похоронен на западе Новгородской области.
Папа выжил и вернулся с войны. Принёс в дорожном мешке трофей – немецкую столовую ложку. (На фотографии она и есть – до сих пор у меня хранится как память, ведь не одну тысячу километров папа нёс её при себе).
Папина история была печальная: в ходе боёв оказался в окружении и попал в плен. Не раз бежал оттуда с товарищами, и после освобождения вновь вернулся в строй – а всё-таки у себя на родине встретил подозрительное отношение. Земляки много не разбирались, рассуждали согласно установке тех лет: «Раз позволил себя живого в плен взять – значит, где-то струсил. А трус на войне – тот же изменник».
Барда, дробинка и казеин
Чтобы с голоду не протянуть ноги, в войну мы все работали. Мама – техничкой в школе, брат Борис – в артели «Кожизделия», а я на меховой фабрике «Белка».
Как заметили учёные люди, «каждый говорит о том, чего ему недостаёт». Точно так и было у нас, тыловых меховщиков. В перерыве, бывало, соберёмся кружком и рассуждаем про чужое житьё:
– Эх, везёт же тем, кто на спиртзаводе. Там у них под рукой всегда барда. Продукт хотя и бросовый – а всё-таки питательный, уже не голодом сидишь.
Другой скажет:
– Так на пивзаводе нисколько не хуже. Вот у меня сосед на нём работает. Каждый раз, когда фильтруют сырьё, остаётся «дробинка» (нерастворившийся остаток ячменя). Для производства эта гуща уже не нужна, отдают её рабочим на вынос. Из той дробинки можно лепёшек напечь…
Ещё кто-нибудь добавит:
– Да взять хоть бы и фанерный – фанерщикам дополнительным пайком выдают кусками столярный казеиновый клей – а он ведь делается из молока. Не только польза, но говорят, что и вкус неплохой.
Вот так растравим себя, глянем вокруг – а у нас под рукой только мех. Хоть все голоднущие, а что тут укусишь!
…и хоронили без особых церемоний тела, что были найдены на лестнице
Наверно, вот это отсутствие питательной поддержки и привело к тому, что чаще всего от голода и надсады стали погибать именно работники меховой «Белки». В моей памяти осталось, что не раз закоченевшие тела находили поутру на той лестнице, в которую переходит тротуар рядом с ДК им. Горького.
Начнут разбираться, установят личность – ну точно, снова меховщик. История почти одинаковая у всех: человек городской, нет ни своего огородика, ни деревенской родни. Жил вот так несколько месяцев голодом, да хворал, да переутомился… Шёл в потёмках с поздней смены. Видимо, на подъёме в Горьковскую гору ослаб и решил присесть на ступенях, собраться с силами. Да так и помер от своей тяготы, или просто замёрз по случаю холодной поры.
Горсовет ищет семью покойного, велит хоронить родственника. Однако не у каждого есть семья или родня. А у иного остались только дети-подростки – им могилу не выкопать.
Тех, кого некому хоронить, сносили в каменный домик, что на кладбище недалеко от Троицкого храма. Как накопится в домике порядочно этих тел – снова идёт распоряжение горсовета: «захоронить казённым способом». Занимался этой работой мужчина по фамилии Бородин, иногда с помощью своей дочери. Мне довелось стать невольным свидетелем их работы, когда срезала дорогу через кладбище по пути домой. Без особых церемоний всё шло: выкопают яму два на два метра и спускают туда покойников ряд за рядом. По какой-то причине (я думаю, что вынужденной) в обиходе у этого Бородина не водилось носилок или санок-волокуш: очередное тело он доставлял к месту захоронения волоком по земле, обвязав верёвкой за ноги.
Уже после войны поверх тех казённых захоронений появились ряды новых именных могилок. Сознательно так сделано, или про те ямы успели забыть – этого я не могу сказать.
Картофельный сезон
В 1943-м стало чуть сытнее, когда нашей «Белке» под участки для безземельных сотрудников выделили землю возле «красных казарм». В современном понимании, это район улицы Грина от перекрёстка с Красноармейской и дальше к западу. На одного рабочего приходилось по 1-2 сотки – достаточно, чтобы вырастить хотя бы картошку на предстоящую зиму. Одна проблема решена – другая выскочила. У нас, безземельных, не было и кладовок для хранения урожая. Стали делать, в меру своего понимания, широкие деревянные ящики. Куда такой поставишь в квартире? – Знамо дело, под кровать. Но когда сложили туда картошку на хранение, наш сон стал сильно неспокоен. Не сразу, но смекнули: в земельке той, что насыпалась с обсохших картофелин, нашли себе пристанище блохи! Но как, бывало, к весне доешь весь припас, да выметешь землю из-под кровати – так и блохи исчезают.
В тыловой кухне не до изысков. Не помню, чтобы в домашнем обиходе мы в ту пору срезали с картошки кожуру. Вымоешь, сваришь – да и ешь целиком. А брат Борис как-то пришёл с прогулки – и видим, что ему худо, аж лицом позеленел. Начали допытываться:
– Что с тобой приключилось, Боря?
Оказалось, брат соследил, что у военных на пересыльном пункте (в парке у Никольской церкви) повара очищают картошку от кожуры, а очистки выбрасывают в деревянные ящики для отходов – и эти ящики стоят на отшибе без охраны. Голод довёл: никому не сказавшись, брат забрался в такой ящик, набрал этих очистков, и несколько горстей съел прямо там сырыми. Крепко отравился – чуть не до потери сознания. Не без труда его тогда выходили...
Повар в фабричной столовой выкручивается как может, стараясь разнообразить наш пайковой суп. Вчера был овощной – это значит, на каждую порцию пришлось по две-три зелёных помидорки из осеннего посола. Сегодня скажут: «крупяной», а крупы почти и не видать – так, наваристая водичка с каплей жира. Едим-пересмеиваемся с соседями:
– Ну, уж сегодня богатый бульон – «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой» [сами и сочинили такую присказку].
От голода и усталости еле живы, а пошутить всё-таки хочется – вот она, человеческая натура.
Худышинские сумерки
Сезонные разнарядки – то отдельная история. Кто туда не хаживал из нашего поколения? Зимой расчистка дорог и заготовка леса. Летом содействие колхозу. Наверно, про всё это вы уже немало читали в воспоминаниях моих сверстниц.
Мне вот что запомнилось. Однажды на работе говорят:
– Валя Хлюпина [моя девичья фамилия была], завтра согласно очерёдности тебе идти на лесозаготовку в Худышино.
Где оно, то Худышино? – я даже не представляю этого. Объясняют: иди дорóгой на Совье, и через пять километров после Скоковых будет тебе Худышино.
А где та дорога на Совье, где те Скоковы? – ничего этого мне, городской девчонке, неведомо. Пришла домой в слезах: военные законы строгие, если завтра в положенный час не выйти куда сказано на смену – можно и под суд угодить. Вздохнула мама: ладно, пойдём завтра пораньше, провожу тебя на первый раз.
Добежали утром до места. Мама со всей простотой рапортует бригадиру:
– Вот. Привела.
Бригадир в недоумении: «Ребёнка привела. А зачем?»
– Направили от меховой фабрики – лес рубить.
Он ещё раз глянул – и всё больше хмурится:
– Рубить? Лес?
Известно, что сквозь ведомость живого человека не видно. По ведомости мне уже полных 17 лет – вот и решили в конторе, что гожусь на лесную разнарядку. А то, что я со своим ростиком и худобой и на подростка-то еле тянула – в это, видимо, вникать было некому.
Постоял бригадир, покачал головой красноречиво, поцокал. Подзывает какого-то рослого парня:
– Сегодня вот тебе напарник. Скажи спасибо меховщикам – уже детей на делянку присылают.
Парень тот оказался со спиртзавода – так же, как я, пришёл по разнарядке. Видно, что здоров и силён. Кабы ему в напарники второго такого же молодца – наверно, играючи бы всё сделали до обеда. А со мной он намучился за день. Пила для валки леса двуручная, но я на своей ручке только висну – больше мешаюсь, чем содействую.
Наконец повалили дерево. Теперь задача сучкоруба – очистить ствол от веток. Это в паре моя прямая обязанность. Да только я раньше в жизни топора не держала, вдобавок после пилы пальцы на руках обессилели. Повздыхал парень, сплюнул, забирает у меня топор: «Давай-ка уж, ладно, посиди… а то до ночи тут прождём, пока ты барабаешься».
Стаскиваем брёвна в штабель. Напарник рывком поднимает свой край, а я с другого и ухватить-то толком не могу. Тогда парень, перехватываясь, идёт всё ближе к середине бревна – и уж когда середина совсем рядом, я кое-как поднимаю свой край.
Наконец сложен штабель. Парень весь в поту и в ознобе – умотался, работая за двоих. Говорит мне: «Ну ладно, делянку-то ведь очистишь, тут тяжёлой работы нет. А я уж поди пойду?» Как мне сделалось страшно: день к концу близится, скоро сумерки – а мне оставаться одной на вырубке (да наверно, и во всём окрестном лесу). Думаю об этом, а совесть не позволяет удерживать парня – и так он, почитай, всю работу сделал один. Теперь что, должен меня ещё и караулить до потёмок?
Делянку нужно очистить – иначе не засчитают смену. Для этого в одно место велено стаскать весь порубочный мусор (щепки, кора и ветки), сложить костёр и выжечь дочиста, а когда прогорит – закидать зольный остаток снегом.
Вприпрыжку я всё это делала, чуть не умоляя тот костёр: «Уж прогорай скорее, иначе мне совсем в ночи идти через лес…» Не успела об том подумать, как где-то не сильно вдалеке раздался вой – да такой длинный и с переливами, что уж ясно: не собаки там перекликаются на ночь глядя.
Себя не помня, выбегаю с делянки на дорогу – и тут окончательно сердце упало. Когда утром заходила сюда, то не взяла себе на заметку, с какой стороны пришла! Вижу теперь, что дорога уходит налево и направо, и в обе стороны, насколько видит глаз – одно лесное безлюдье. В отчаянии побежала наугад налево, через горки и повороты… и уж какое счастье ощутила, когда с очередного поворота завиднелись жёлтые окошки худышинских изб!
В сравнении с лесной вахтой колхозная работа была спокойней и легче, – и хотя я поначалу даже не знала, как выглядит лён или как вяжут снопы, но постепенно всему научилась. Всё-таки эта работа исконная женская, и в ней я была не из худших.
Запомнилось отчего-то, как в новой партии работниц оказалась девушка, у которой на ногах мы увидели ботинки с высоким каблуком. Кабы в тот день нас отправили дёргать лён или вязать снопы – наверно, были бы ещё в полбеды эти каблуки. Но как на грех, послали всех собирать картошку. Земля на поле рыхлая, свежевскопанная, и тащить по ней на каблуках пару вёдер с картошкой – это уж форменная пытка. И смешно нам видеть её ковыляние, и жалко, конечно. Спрашиваем осторожно, чтобы не в обиду вышло:
– Смотри, мы-то ведь все по-колхозному одеты – сапоги да фуфайки. А тебя кто же надоумил ехать в деревню на каблуках?
Девушка сначала не хотела признаваться. Говорит коротко: «Не догадалась…» Потом рукой махнула:
– Да и нету у меня другой обуви на эту пору, а новую купить сейчас не на что.
Расстроилась, закрыла лицо руками. Мы утешаем как можем, да и объясняем попутно:
– Ну, кто же говорит об новой! Ты сделай как мы: сходи посмотри в комиссионке, или даже поспрашивай у знакомых: может, есть за копейки какая-нибудь бросовая пара – в поле-то работать будет в самый раз.
Жалость военного времени
Когда годами живёшь «на живую нитку», не имея никакого запаса, то даже во сне мысли об одном: где-то бы ещё подработать, где добыть хотя бы хлеба корку? Случались тут и свои курьёзы, и иногда маленькие радости.
Пронёсся однажды слух по улице: к слободскому берегу причалила баржа с солью, и всех желающих пускают на разгрузку. Как перетащишь с баржи на приёмку определённую норму мешков – учётчик выдаёт талон на килограмм соли. Без раздумий я понеслась к берегу. Вижу – не обманули прохожие: и правда идёт выгрузка. Только вот об чём не подумала: мешки здоровущие, и таскают-то их вдвоём. А где я сейчас найду себе напарника? Но и поворачивать обратно было не в моём характере…
Как взвалила на себя тот соляной мешок – сразу перед глазами замельтешили искры, да и сердце забилось не по-хорошему. Ясно, что не в мою силу эта работа, но куда уже тут отступать? Как-то с грехом пополам спустила мешок вниз по трапу (это всё-таки «под горку»). А дальше совсем беда: сама закидывай свою ношу на переносные весы, а как весовщик сделает у себя отметку – волоки мешок дальше в гору, к площадке, куда может подъехать транспорт.
Голова моя шла крýгом, когда я скинула вверху на погрузочной площадке этот мешок. Выдохнула разок и иду вниз за следующим. Приёмщик – с виду невозмутимый дяденька – вдруг окликнул:
– Эй, малáя, погодь! Ты одна, что ли, таскаешь?
А мой рот так пересох от надсады, что и голоса нет. Кивнула ему молча. Он дальше спрашивает:
– Сейчас-то куда? За вторым мешком?
Снова киваю. Тогда дядя, глянув по сторонам, сделал вид, что руку мне жмёт – а сам незаметно положил заветный талон на соль в мою ладонь:
– Побегай-ка уже домой. Без тебя управятся.
Бегу, и в одно время всё вместе – радость и слёзы:
– Вот ведь всем живётся трудно, а жалость из сердца не вытравила война.
Подготовка публикации –
Дмитрий Лалетин, «Скат-Инфо Плюс»
Татьяна Желнина, Елена Лукоянова,
Центр патриотического воспитания им. Булатова