Участник Великой Отечественной и ветеран Слободской прокуратуры (37 лет в следствии!) Ушедший из жизни пять лет назад, Иван Тимофеевич Попов уже становился героем газетных публикаций – в том числе и на страницах «Скат-Инфо». Это были эпизоды его фронтовой и служебной биографии, записанные со слов самогó Ивана Тимофеевича, а также его коллег. Но все эти годы я жил с пониманием, что остаётся ещё какая-то часть правды, не нашедшая себе места на газетных полосах. Известно, что порой в разговорах с близкими ветераны вспоминают и такие подробности, о которых не говорят на официальных интервью.
Когда я получил возможность пообщаться с Владиславом Поповым (69-летним сыном Ивана Тимофеевича), то был уверен, что услышу новые детали биографии И. Попова. Так и вышло. Эти детали я подготовил к публикации в канун 73-летия Победы. Сам Иван Тимофеевич в своей жизни был сторонником правды и объективности – думаю, что и нас бы не осудил за желание досказать то, что до сих пор оставалось «между строк». Здесь я воспроизвожу рассказ именно так, как услышал его – от лица Владислава Ивановича Попова.
Через сито военной цензуры
Как многие фронтовики, до 70-и лет отец был очень немногословен в своих рассказах о войне. «Да, дивизион стоял летним лагерем возле сáмой границы, и войну я встретил ровно в час её начала – ранним утром 22 июня. Потом – изматывающее 3-месячное отступление, выход из окружения и зачисление в 685 истребительный противотанковый артиллерийский полк 76-миллиметровых пушек…» Конечно, эти факты сами по себе очень впечатляющие, но после 70-и лет у папы появилось желание рассказать больше – я думаю, в надежде, что после его ухода грани горькой правды не окажутся вычеркнутыми из истории. И вот о чём он вспоминал:
– Мы ведь понимали, что война близится. Я говорил об этом открыто во всех интервью. Но относительно даты «чуйка» не сработала (многим казалось, что Гитлер нападёт осенью, чтобы вместе с территориями получить и собранный колхозниками урожай).
Причём мы, в отличие от большинства советских солдат, очевидность назревающей агрессии слышали своими ушами. Дивизион-то наш стоял летним лагерем в палатках меньше чем в километре от границы (в районе Гродно)! И враг по ту сторону границы собирал силы для удара где-то недалеко. На середине летней ночи, когда умолкало птичье пение и затихал сам лагерь, с той стороны ветер нередко доносил рёв моторов, шум перестроения техники и отрывки команд на немецком языке.
– Хотелось мне предупредить своих близких о скорой войне. Всё-таки моральная готовность к подступающей беде – уже большое дело. Но я прекрасно понимал, что цензоры военной почты не даром едят свой хлеб – и если написать прямым текстом про свои опасения, то и письмо никуда не уйдёт, и для меня могут наступить нежелательные последствия. После больших раздумий в своём последнем предвоенном письме я написал под конец: «В ближайшее время нас ждут изменения в жизни». Через годы, вернувшись домой, убедился, что письмо пришло! Вот только сами домашние уже не могли вспомнить: поняли ли они тогда в 1941-м смысл моего намёка?
Жёстче, чем в кино
Тем, кто интересуется военной историей, должно быть понятно, что осенью 1941-го при выходе из окружения отцовский полк встречали без оркестров и хлеба-соли. Он сам так вспоминал об этом периоде:
– Кинематографисты иногда любят «сгустить краски», показывая кровавые будни войны даже жёстче, чем они выглядели в действительности. Но вот реальный выход из окружения, каким его показывают в фильмах, конечно, всегда приукрашен и не показывает всей правды.
Правда в том, что, ускользнув с занятых врагом территорий, у своих ты оказываешься под подозрением и на многомесячном «карантине». А этот «карантин» своими реалиями мало чем отличается от мест лишения свободы: та же колючая проволока по периметру, тот же жёсткий контроль передвижения. Смысл этой долгой процедуры – проверить персонально подноготную каждого бойца. Убедиться, что в их рядах нет завербованных «той стороной».
Отец наравне с однополчанами пережил эти мучительные несколько месяцев за «колючкой». Но его участь решилась благополучно: папа благодаря своей аккуратности сохранил при отступлении красноармейскую книжку (личный документ), что удалось немногим. Думаю, эта история стала для него уроком на всю оставшуюся жизнь, насколько важным бывает бережное отношение к документу. И вот что ещё что он добавлял в завершение этой темы:
– Что и говорить: многие двери оказались для меня закрытыми после невзгод 1941-го. Ведь «находился на оккупированной территории» в глазах некоторых инстанций – это, считай, пожизненное клеймо (пусть ты и выбирался к своим на виду у целого полка). Но надо отдать Родине должное – она не поставила на мне крест и позволила встать на страже законности и порядка в штате прокуратуры.
Самая ценная находка
Ещё один штрих из 1941-го с папиных слов:
– Тот факт, что в нашем дивизионе артиллерия передвигалась на конной тяге, при летнем отступлении 1941-го оказался спасительным. В отличие от других окружённых соединений, призрак голодной смерти ни дня не витал над нами: когда становилось совсем тяжко, в пищу шла одна из этих тягловых лошадей. Но никаких других припасов у нас ведь не было! Какой удачей было найти в очередной обезлюдевшей деревне, где мы вставали на ночёвку, хотя бы пустую баклажку, где крестьянская семья когда-то хранила соль! Изрубив её в куски, мы бросали посудину прямо в котёл, где варилась похлёбка – чтобы хоть какое-то подобие приправы оказалось в нашем ужине.
Самое страшное зрелище
Последнее папино сражение было в начале 1943-го при обороне Смоленска. Почти год он провёл в гипсе и на правах очевидца поведал мне, что мало кому хватало выдержки носить наложенный гипс больше 3-х месяцев кряду. После нескольких недель участок тела, заключённый в гипсовую темницу, начинал так немилосердно саднить и чесаться, что даже суровые вояки на коленях готовы были умолять врача о «пересменке» – чтобы позволили разбить старый гипс, очистить кожу и наложить корсет по новой. Мало того что тело чесалось: нередко под гипсовым кожухом заводились колонии насекомых. Для них тепло и влага внутри корсета были прекрасными условиями, чтобы отложить личинки.
Однако на вопрос, этот ли факт самый страшный в госпитальных буднях, отец отрицательно мотал головой: «Что ты, что ты!» И вот о чём он рассказал нам однажды:
– В Казани неподалёку от корпуса эвакогоспиталя № 3651, где я проходил лечение, находился ещё один госпитальный корпус – женский. Снаряду толерантность неведома – он калечит людей, не разбирая пола. Мужчина в расцвете сил, который остался, например, без ног – очень тяжёлое зрелище. А видеть женщин с такими увечьями… это дело просто страшное. Тем более и сами-то женщины переносили свою потерю гораздо тяжелее, чем это можно было наблюдать у мужчин.
Первый от милиции
В Слободском мы жили на Володарского, 48 (угол с Энгельса) – то есть папа находился ближе к милиции, чем любой другой следователь прокуратуры. А в 50-х и 60-х годах даже среди правоохранителей домашних телефонов не было почти ни у кого. Поэтому, если случалось какое-то ЧП, отец поневоле становился первым кандидатом на экстренный выезд. День или ночь на дворе, будни или праздник – неважно.
Мама не сердилась из-за такого «снега на голову». Она работала фельдшером в детской больнице и сама прекрасно понимала, что не всё в жизни происходит по утверждённому графику.
Периодически я слышу: «Ну были ведь и свои привилегии от того, что ты сын не абы кого, а следователя прокуратуры!» Раз об том речь зашла, давайте расскажу, какие были мои привилегии))) Бывало, в колхозе, на танцах или ещё где очутишься в компании молодёжи. Представишься по ходу разговора: «Владислав Попов». И вот один кто-нибудь встрепенётся, переспрашивает:
– Погоди-ка, а отец твой кто?
– Да вот такой-то и такой-то, Иван Тимофеевич звать…
– Тот, что в прокуратуре работает?
– Он самый.
– Вот оно что! А ведь это он вёл то дело, по которому меня в своё время осудили за кражу!
Тут впору бы и струхнуть, если не быть готовым к такому вопросу. Но я был готов и без вызова, спокойно интересовался:
– И что же, сам теперь как считаешь – за дело тебя осудили, или из пальца высосали состав?
Ни разу мне не пришлось слышать, что отец обвинил человека незаслуженно и безвинно. Конечно, это лишь прибавляло моего уважения к нему.
Что касается обычных вечеров и выходных, когда в Слободском было спокойно… в эту пору мы жили обычной советской жизнью, как все рабочие и служащие по соседству. Походы в лес за грибами или на вечерний сеанс в кино…
Думаю, хороший показатель скромности уклада тех лет – подарки, которые отец получал от своего ведомства за особо сложные и долгие расследования. Помните трагедию в Кирове на стадионе «Трудовые резервы»? В мае 1968-го там при подготовке к массовому мероприятию взорвался комплект пиротехники; 29 человек погибли сразу, ещё шестеро скончались в больницах, а 88 были ранены… Так вот, отец вошёл в состав большой следственной бригады, созданной для расследования этого ЧП. Его задача была – отправиться в командировку в Ставрополь, в мастерскую, где готовили пиротехнику для мероприятия. Отец выявил там немало нарушений. И не выглядит простым совпадением, что именно после этого расследования появился Указ Президиума Верховного Совета СССР, который урегулировал контроль за перевозкой пороха. А служебным подарком отцу за эту эпопею стал радиоприёмник «Сокол» с памятной надписью (на 7-и транзисторах, ловивший средние и дальние волны).
– Делая по работе много оперативных снимков, на досуге отец также занимался фотографией. В семейном архиве сохранился такой кадр, сделанный его рукой. Угадаете, что за событие? Всё верно – это открытие слободского моста через Вятку (август 1966-го). Для меня этот снимок дорог ещё и тем, что на его оборотной стороне – надпись, сделанная папиной рукой.
Подготовка публикации – Владислав Никонов
Материал подготовлен при содействии
Слободской межрайонной прокуратуры
Тот самый фильм, что шёл перед войной
В своих воспоминаниях Иван Попов упоминает фильм «Златые горы», который он с сослуживцами смотрел вечером 21 июня 1941 года – за несколько часов до начала войны. Сегодня отыскать данную ленту в интернете не составляет труда – важно уточнить, что речь идёт о картине 1931 года (режиссёр Сергей Юткевич), а не о более поздних одноимённых фильмах.
Фильм примечателен многим. Помимо выразительной актёрской игры, в нём звучит музыка Шостаковича. В основе сюжета – назревающие протестные настроения рабочих на петербургском металлургическом заводе (и встречные «манёвры», которые предпринимает руководство завода).
Просмотр этой ленты кажется отличным способом ощутить дух предвоенной эпохи, о которой большинству из нас известно немного.
Подготовка публикации – Владислав Никонов