Узнать подробнее...

г. Слободской, ул. Володарского, 45

Товарищ Бородина – кочегар в юбке

Издан 4-й сборник с воспоминаниями слобожан – тружеников тыла. Его выпустили в Центре имени Булатова и 4 мая уже представили читателю. Работа над этим сборником шла таким же образом, как над предыдущими выпусками: воспоминания записаны непосредственно со слов ветеранов, которые живут в Слободском сегодня. Всем рассказчиком уже около 90 лет, а Ольге Катаевой – героине данной публикации – без двух недель 95! Но не только возраст поражает в её истории. Удивительно, что человек, так много перенёсший и потерявший в своей жизни, рассказывает о пройденном пути без жалоб и упрёков. В чём секрет её жизнелюбия? Прямого и короткого ответа у меня нет… но, может, у Вас будет свой после прочтения?

Ольга Катаева

Спутник тыловых ночей – шум машинки швейной

«Бородина» – это моя девичья фамилия. Мои старшие братья и сёстры появились на свет ещё до Октябрьской революции. А я из младших детей у папы и мамы – рождена весной 1923-го. Всего нас было восемь ребят в семье, и родители нередко трудились ночами, чтобы всех накормить и одеть.

С мамой вышла удивительная история: учиться ей не довелось, и неграмотной она оставалась до тех самых пор, пока мы, дети, не пошли в школу. А от детей многому научилась (где вприглядку, а где и с нашей подсказкой) – стала читать газеты, освоила письмо и счёт.

Но главное мамино искусство было шитьё. Дома стояла ручная швейная машинка, и мама работала на домý – сшивала меховые пластины из тех маленьких обрезков, которые на «Белке» шли в отбраковку.

Папа днём работал в «жеребке». Так звали в народе цех меховой «Белки», на месте которого сегодня находится МУП СПП. Почему «жеребок»? – По рассказам, там обрабатывали лошадиные шкуры.

После фабричной смены отец приходил домой – и здесь снова садился работать, сменив маму за швейной машинкой. Во всей округе он был известен как хороший портной. На фронт папу не взяли из-за возраста (ему было уже 57 лет в 1941-м). Но уж в труде он не давал себе никакой поблажки. Бывало, весь дом заснёт, а швейная машинка под его рукой всё жужжит и стрекочет в ночи.

Опережая сюжет, скажу, что папы не стало в победном 1945-м. Годы он работал сутками напролёт, без выходных и праздников. Всё подстёгивал себя заботой о детях – и в результате, как в нашем краю говорят, «изработался». За считанные дни до его смерти приходил заказчик с отрезом ткани, долго шёпотом упрашивал маму в сенях:

– Мария Михайловна, может, как-нибудь получится? Я ведь не буду торопить – когда сможет, тогда пусть и возьмётся.

Но мама отказала, с трудом сдерживая слёзы:

– Отработал своё Гаврила Александрович. Уж дайте вы ему хоть отойти спокойно…

…и меховщица стала лесорубом

Летом 1938-го меня 15-летнюю приняли в школу ФЗУ при меховой «Белке» – ученицей швеи-мотористки. ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) – это учёба и работа одновременно. Сразу нас усадили за «взрослые» швейные машины с ножным приводом. И тут поначалу надо мной сгустились тучи: сломалась в игловодителе одна игла, потом вскоре вторая, третья… Инструктор, не вникая, списал эти поломки на мою безалаберность. Велел идти к директору вместе с ним.

Директор, видать, не зря достиг своих высоких должностей – в секунду разобрался. Сначала смерил меня взглядом, а потом и говорит инструктору:

– …Ты, уважаемый, смотрел и не догадался, что у неё не хватает роста? Нога далеко от педали – значит, привод работает рывками. А привод работает рывками – вот и иглы крошатся. Подними-ка ей педаль на станине, чтобы ступни не болтались в воздухе.

Весть о войне застала меня в суходельном цехе мелкого зверя, где я работала швеёй-мотористкой. Где война – там и дополнительные нагрузки. В первую же военную зиму я оказалась в группе, которую отрядили в лес – заготавливать дрова для цеха.

Меня нисколько не огорчило это решение начальства. За тяжёлую работу на делянке нам назначили хороший паёк (больше, чем у коллег в цехе). Одели тоже добротно: выдали ватные штаны и фуфайки. Да и делянка оказалась не за тридевять земель – на Каринском перевозе.

Кровь на заречном снегу

Несчастье случилось, когда я топориком обрубала ветки на очередном сваленном дереве. С новым замахом то ли надсаженная спина подвела, то ли ослабшая рука не удержала – железное остриё вместо ветки прилетело мне в левую ступню.

В первые мгновения я видела последствия своей оплошности будто со стороны. Блестящая струя крови фонтаном брызнула из прорубленного валенка. Девчата всплеснули руками, кто-то заголосил от страха. Хорошо, что неподалёку работала лесопилка, где был телефон. Добежав до неё, мои напарницы вызвали «скорую».

Назавтра, осматривая швы, врач сказал со всей прямотой:

– Травма у тебя нешуточная, Ольга Гавриловна – ступня прорублена аж до надкостницы. Семь скобок пришлось поставить, чтобы её собрать. Быстро такие раны не заживают – придётся тебе, девка, не один месяц ходить вприпрыжку.

Куда деваться от «холодного приёма»?

Врач сказал правду. Когда после выписки я вернулась в цех, нога была ещё совсем стомая и непослушная. Сильно распухшая бесчувственная ступня казалась каким-то чурбаком, который снизу прицепили к живому телу. В цехе начальница (Глафира Семушина) встретила меня с неожиданной суровостью:

– За тобой, Ольга, в лесу числится кое-какая недоделка.

Тут я вспомнила, о чём уже успела забыть: из-за травмы у меня осталась незакрытая разнарядка – ещё три дерева на свалены. Опешила я:

– Как мне теперь в лес-то идти, Глафира Фёдоровна? У меня ногу вон раздуло – на неё сейчас и валенок не налезет.

Думаю: не в шутку ли это сказано, что долг из трёх деревьев остался на мне? Но Глафира Фёдоровна продолжала со всей серьёзностью:

– Насчёт ноги не беспокойся – для неё мы сошьём тебе специальную шýбенку.

От такой встречи я совсем расстроилась. Иду, вытираю слёзы рукавом и думаю:

– Видать, не больно я нужна фабрике, если получила такой приём сразу после больничного. Только и осталось, что рассчитаться да идти искать другое место…

Вдруг сзади кто-то хлопнул по плечу. Оказалось, догнал меня двоюродный брат Гена Чураков: «Чего, Оля, больно грустна?» Послушал про мои печали и говорит:

– Наверно, не зря ты мне попалась. У нас в цехе нынче нехватка кочегаров. Хотя работа очень тяжёлая – зато двухразовое питание.

Гена кочегарил в механическом цехе, который в войну снабжал электричеством всю Демьянку. Не труд, а настоящая битва: всегда в жарé, и на ногах, и внаклонку, и таскаешь тяжёлое – и смены то днём, то ночью…

Но в моём понимании обещанное двухразовое питание сразу перевесило все эти минусы. Как только я про него услышала, то уже всё придумала: первый паёк буду есть сама, а второй понесу домой – родителям и младшей сестре.

…а в роли «неотложки» – лист фанеры

75 лет назад это было, братцы! В апреле 1943-го я пришла в механический цех и встала к котлу. Закинуть норму угля в топку – ещё не самая сложная часть работы. Чтобы уголь на колосниках прогорал без остатка, его нужно вовремя прошуровать – то есть перемешать такой длиннющей металлической палкой, с поперечным загибом на конце.

Только начинаешь шуровать – уголь разгорается с новой силой. В эти минуты жар из топки льётся безжалостно. В первую же неделю работы я лишилась бровей и ресниц: топочным жáром их оплавило почти до основания.

Отец как глянул на меня обгоревшую – чуть не в слёзы: «Надо ли, Оля, так убиваться из-за второго пайка? Давай поищем работу поспокойней…» У меня самой на душе было тяжко, а родителей всё же не хотелось расстраивать:

– Чего их жалеть, ресницы-то – вырастут новые!

Папа сделал что мог – смастерил мне такой рабочий картуз с большим защитным козырьком, чтобы немного укрыть лицо от жáра.

Разные уловки в ходу у кочегара, чтобы упростить свою работу возле топки. Валенки были нашей рабочей обувью зимой и летом. Секрет вот в чём: если хорошо намочить валенок, то в первые минуты шурования внутри него сохраняется приятная прохлада. Но проходит совсем немного времени – и влага испаряется.

Топочный жар – и для головы испытание. Иной раз под конец 15-минутной шуровки сознание «плыло», и цех начинал кружиться перед глазами. Напарники были уже научены и всегда одним глазом следили – не шатает ли кого у соседних котлов. Для этих ситуаций у нас лежал заготовленный лист фанеры в человеческий рост, с закреплённой на торце верёвкой – наша цеховая «неотложка». Подтащат её к топочной площадке: «Падай скорей!» – и волокут тебя на фанерине прямиком во двор, на свежий воздух. Придёшь в себя под солнцем или звёздами, 2-3 минуты отдышишься – и уже своим ходом бежишь обратно в цех.

Валенки на мыле – «фальсификат» военных лет

В котельной нам с подругой Аней Матанцевой досталась подработка – убирать нагар с больших труб, примыкающих к котлам. Молоточком, скребком и ножом мы орудовали месяц, чтобы очистить один отвод. Я в этот месяц и дома не бывала – отдыхала в котельной на топчане. Получив первую сдельную выплату, пошли покупать для Ани валенки взамен старых изношенных. Магазинский товар показался нам чересчур простым и грубым. Решили заглянуть на рынок – может, ещё найдём и подешевле, чем в магазине? И точно – высмотрели за 500 рублей такие добротные и мягкие чёрные самокатки! Аня не нарадовалась на свою покупку, да и я жила предвкушением, что в следующем месяце тоже буду с обновкой.

За три недели второй отвод был вычищен. Снова рынок, снова продавец-частник. Предлагает мне валенки не хуже Аниных, и за ту же цену. Да ещё такой довольный, что пришлись аккурат по ноге:

– Ты посмотри как баско: и носок не болтается, и вверху нигде не жмёт… Тебя ведь, девка, и дожидалась эта пара!

Но стоило назавтра дойти от дома до работы, как моя «баская» обувка стала разваливаться. Ещё в дороге я поняла, что дело неладно, а когда зашла в проходную – сняла с ног какие-то бесформенные войлочные ошмётки. Обступили меня сведущие люди и говорят: вот ведь кто-то жулик! Скатал валенки из короткой шерсти на мыле, провёл неопытную девчонку! Говоря современным языком, я купила «фальсификат». А времена были не нынешние – покупала без чека, без квитанции… даже и найти бы нам с Аней того бесчестного продавца – так он скажет: первый раз, мол, вижу этих дамочек. Только мне и осталось, что зареветь белугой. В цехе прониклись моим горем: на замену распавшихся валенок сшили из лоскутьев плотные шýбенки, чтобы носить их с галошами.

Бессовестных людей и война не исправила. Зато мы стали до того чуткие к чужим тяготам, что даже этих бессовестных слёзно жалели. Допустим, хочешь купить подешевле мыла. Кто продаст подешевле? Конечно, частник с рук. И тут тоже случалось нарваться на «фальсификат». Вымоешься раз и другой, а на третий раз смотришь – мыльный слой закончился, и сквозь него проступает опилыш деревянного бруска. Так что вы думаете? – Бывало, и тут вместо ругательства пустишь слезу:

– Тоже ведь не от хорошей жизни кто-то промышляет таким обманом. Поди только и мыслей у человека, как добыть своим детишкам лишний хлеба кусок…

Вот ещё напоследок история про тыловой криминал. Однажды на фабрике подошла моя очередь купить шубу по себестоимости. Я специально взяла большую (размер 56-58) и говорю маме: «Модничать сейчас не время, а вот продать бы её на рынке, да купить на эти деньги хоть лишний куль муки…»

Мама согласилась. Перекинула шубу через локоть и пошла стоять на рынок. А возвращается через недолгое время – без шубы и без денег, вся в расстройстве от пережитого. Рассказала дрожащим голосом: из рыночной толкучки выскочил парень, рванул шубу из рук и побежал.

На наше счастье, назавтра милиция отыскала грабителя. Он оказался не местный (проходил в Слободском лечение в госпитале, да и надумал убежать из палаты для такого промысла). Шубу мы через несколько дней удачно продали, а только у мамы, как сейчас помню, здоровье сильно пошатнулось после тех переживаний. Ведь не шубы она могла лишиться, а нескольких сытых недель для своих домашних!

Прощай, война и девичья фамилия!

Однажды после смены я шла в цеховой душ – и возле котлов увидела молодого незнакомца (он заглянул к кому-то на разговор). Перед своими напарниками я уже привыкла ходить чумазой, а тут вдруг смутилась: если этот парень ещё не знает будней кочегарки, так, наверно, принял меня за последнюю неряху! Подумала об этом, а потом сама над собой смеюсь:

– Какая мне причина его стесняться – не замуж ведь идти за этого парня.

Судьба возьми и посмейся надо мной в ответ! Всё чаще к концу своей смены я стала слышать от товарищей: «Смотри-ка – опять этот Петя стоит у проходной. Кого же он караулит?»

Петя Катаев (так его звали) оказался на три года старше меня – один из 14-и детей в своей семье. С малолетства работал бедняга, и война его не пожалела – вернулся с фронта весь израненный. В своём последнем бою Петя получил контузию, то есть тяжёлый удар взрывной волной:

– В первые часы после контузии, – это он потом вспоминал, – совсем голова не работала: без красноармейской книжки не смог даже вспомнить своё звание и фамилию.

Голова-то со временем отошла, а вот на его ладонях следы контузии сохранились до конца жизни. Всё время – и в работе, и на отдыхе – пальцы на Петиных руках непроизвольно оставались сжатыми в кулак, будто их сводит постоянная судорога.

В первый раз моя мама «соследила» нас стоящими у ворот нашего дома. Мы оба с Петей были люди скромные и не охотники до гулянок: до 25-и лет я ни разу не бывала на танцах. Тут помимо скромности была и другая причина. В послевоенные годы в нашем краю ещё крепко сохранялось правило со старых времён: родным сёстрам и братьям заводить свои семьи по старшинству. А до меня в семье их было пятеро незамужних и неженатых! Ох, непросто мне было говорить с мамой, когда Петя позвал под венец.

– Не стыдно – так иди, – был мамин ответ. А только решительностью я не уступала маме, и что задумала – от того не отступилась. Повенчались мы в июне 1948-го года в Екатерининском соборе. Память сохранила имя священника – отец Владимир. Помню и дату – 20 июня, аккурат Троица была в тот год. На венчании и застолье родня была только с Петиной стороны. Никто из моей семьи даже не заглянул – сильно обиделись, что переступила вековой обычай старшинства.

Петя оказался очень хороший хозяин. Было случай – выстроил до того крепкий да ладный 2-этажный сарай для кроликов, что соседи ходили как на экскурсию и всё руками разводили:

– Ох уж Петя! Не у каждого человека такой основательный дом, как у твоих кролóв!

Забеременев, я поняла, что с кочегаркой пора расставаться. Побольше семи лет отстояла у этих топок! Будто сделку заключила с судьбой: столько сил и здоровья здесь оставила, да зато половину свою нашла.

Судьба, видимо, снова меня услышала. Встретилась мне вскоре прежняя начальница Глафира Семушина и говорит:

– Оля, ты, пожалуйста, не держи зла за прежние строгости – ведь это было военное время, когда с нас самих спрашивали за каждую щепку и лоскуток. Приходи обратно в наш цех – больше я тебя не отправлю ни на какие лесозаготовки.

В 1949-м я родила дочь Таню. После школы, поработав немного на швейной фабрике, она переехала в Свердловск и там познакомилась с будущим мужем. Там, на Урале, сейчас моё потомство – внук и правнук.

25 «сталинских» тысяч

В 1951-м мы жили со свекровью на «зимовке» (не на далёком Севере, а в микрорайоне рядом с мебельной фабрикой). Жизнь побаловала меня удачей, откуда я и не ждала: на мою 500-рублёвую облигацию государственного займа пришёлся выигрыш в 25 800 рублей.

«Сталинские» послевоенные 25 800 тысяч – это примерно как «брежневские» 2,5 тысячи (в ходе денежной реформы 1961 года из цен и зарплат убрали один нолик). Но и эта сумма по советским меркам очень внушительная  – считай, моя зарплата больше чем за два года!

Когда дочке Тане исполнилось 4 года, отложенная с выигрыша сумма позволила нам купить отдельное жильё – четверть старого двухэтажного дома на Энгельса, 23. (На углу с Гоголя). Прежде чем сюда заезжать, внутри нужно было многое отремонтировать. «Ну да какие сложности, – думалось мне. – Петя человек мастеровой, да и я не без рук…»

Мы с детства привыкли трудиться – и горе лечили трудом

Такое бывает в сказках (да и то не во всех), чтобы один персонаж всё время поступал правильно, а другой постоянно безобразничал. Жизнь сложнее сказки. Только бы нам дружно взяться за обустройство семейного гнезда, как муж невзначай заколобродил – сошёлся с одной легкомысленной женщиной, и стало ему не до ремонта.

Сразу было ясно, что эта ситуация временная: немного подурит и запросится обратно в семью. С детства я знала только один способ, как унять сердечную боль. Так поступила и в этот раз – с головой ушла в хозяйственные заботы. В одиночку сделала весь ремонт! С подсказкой соседей и стены шпаклевала, и печь перекладывала…

Житейское чутьё не обмануло меня: Петя очень скоро «нагулялся» и пришёл с повинной. Я не нашла в себе такой жестокости, чтобы дать ему отказ. Снова жизнь вошла в размеренное русло.

А всё же, видать, не в добрый час случился мой выигрыш в 1951-м и эта покупка. Беда пришла 12 января 1985 года: у соседа в квартире начался пожар, и погорел в итоге весь наш дом на Энгельса, 23. Я в те дни была в отъезде (в Свердловске помогала дочери нянчиться с внуком). Что-то из наших пожитков было спасено, но одежду и бельё пришлось долго перестирывать – до того пропитались запахом пожара.

Ещё один обмен с судьбой

Всю жизнь так получалось: если судьба даёт мне что-то хорошее, то другое взамен забирает. Вот и на пенсии – в подарок я получила редкое долголетие, но неумолимо теряла дорогих людей и здоровье. В середине 90-х не стало мужа, а шесть лет назад и дочь ушла из жизни. И вот уже 10 лет, как живу в потёмках – ослепла из-за глаукомы. Всё грешу на кочегарку: если ресницы от жара плавились, то каково же приходилось глазам?

Теперь и ноги перестают служить. Будто чужие мне стали: только болят, но уже не слушаются. Хирурги сказали, что для моей же пользы ноги надо отнять, иначе они будут отравлять остальной организм. Я упросила: «Дайте ещё хоть немного потаскать их при себе. Сколько дорог-то хожено этими ножками…»

Когда не можешь видеть новую жизнь, картины прошлого заполняют всё больше места в памяти. Из военной давности мне часто вспоминается один вечер в начале войны, когда на моих глазах родители делили 400-грамовый кусок хлеба (тыловые полбуханки). Примеривались ножом так и этак, всё спорили шёпотом: отец убеждал маму, что она должна взять себе ломоть побольше. А мама ни в какую: «Режь-ка себе побольше, у тебя ведь опять работы на целую ночь!» Эту сцену я и сегодня не могу вспоминать без слёз – такая боль на сердце, будто вчера всё это увидела.

А жить всё-таки стоило, вот что я вам скажу. Много бывает радости даже в самой простой трудовой биографии. Победа в соцсоревновании, твой портрет на Доске почёта и волнительный выход за грамотой на сцену ДК им. Горького в День лёгкой промышленности – для нашего поколения всё это не пустой звук.

А какое великое счастье – быть в дружбе с хорошими людьми, которые живут по пословице «Кусок отломи и отдай!» Я и сама так старалась жить.

За плечами уже 73 мирных года – главный подарок, который нам сделали воины Великой Отечественной. У этого подарка такая ценность, что нам уж вовек не отдариться. Но важно помнить, какой ценой он достался, этот мир.

Бригада швей-мотористок – фотография из 70-х
На этой фотографии из 70-х – наша бригада швей-мотористок, которую я некоторое время возглавляла. Я вторая слева во втором ряду.

Подготовка публикации – Наталья Лихачёва
(Центр патриотического воспитания им. Булатова),

Константин Краев («Скат-Инфо Плюс»)