Невыдуманная история военных лет с сайта проекта «Я помню» iremember.ru
В газете приведены выдержки из публикации сайта. Полный текст, больше фото и сканы документов здесь: https://iremember.ru/memoirs/artilleristi/knyazev-dmitriy-maksimovich/
Дмитрий Максимович Князев родился 31 октября 1919 года в Федюнинцах (изчезнувшая к настоящему времени деревня между Шестаково и Залесьем).
Вот фрагменты его воспоминаний, связанные с армейской службой, которая из-за войны затянулась на долгих восемь лет:
В армию меня призвали в сентябре 1939 года. Вместе с другими призывниками отправили в теплушках на восток – за Урал. На очередной станции всех построили в шеренгу и приказали выйти из строя тем, у кого есть 10 классов образования. Вместе с другими вышедшими я оказался в Ачинском артиллерийском училище, на курсах младших лейтенантов.
В училище больше всего запомнились занятия верховой ездой. Артиллерия в то время передвигалась ещё на конной тяге, и любой офицер, по мнению командования, должен был стать образцовым наездником.
Тренировки шли каждый день. Даже у деревенских парней, с детства привыкших к лошадям, не сходили мозоли на ягодицах, а городские после этих занятий даже ходили с трудом. (По иронии судьбы, впоследствии за всю войну я ни разу не проехал верхом!).
Выпустили нас досрочно, в связи с началом войны, присвоив всем звание младший лейтенант.
В сентябре 1941 года меня назначили командиром полукапонира* на советско-японской границе, которая в те годы проходила по берегу Амура: за рекой простирались китайские земли, оккупированные японскими войсками.
Полукапонир представлял из себя две железобетонные башни, частично закопанные в землю. В башнях размещались орудие и пулемёт, а глубже под землёй – помещения для расчёта и хранилища для боезапаса.
*Оборонительное сооружение, из которого ведётся огонь по противнику.
Питание здесь было не особенно хорошее, и мы разнообразили меню как могли. В основном – рыбой. Ещё в детстве, на Вятке, рыбалка была моим любимым занятием. С крючком и леской не расставался я и в армии. Летом ловили на перемёт, пока вода была тёплая (ставить его приходилось вплавь, поскольку лодки на границе запрещены). Зимой ходили на рыбалку с топором: ротан, зимующий на мелководье, вмерзал в лёд, откуда его оставалось только вырубить.
В начале 1944 года меня опять отправили на учёбу – на этот раз осваивать новое 100-миллиметровое орудие, а затем я оказался командиром взвода этих орудий в бригаде Резерва Главного Командования 2-й Польской армии.
Для понимания, почему так вышло: в 1944 году на территории СССР формировалось Вторая армия Вой-
ска Польского. Однако опыт начала войны свидетельствовал, что большинство настоящих польских офицеров (которые ранее находились в советских лагерях для военнопленных) сохраняли антисоветский настрой. Поэтому в новой армии Войска Польского рядовой состав набрали из поляков, а вот на офицерские должности ставили русских военных.
Для конспирации по документам нас тоже сделали поляками. В частности, я стал поручиком Войска Польского Александром Князевским (имени «Дмитрий» у поляков нет, так что временно мне пришлось поменять даже имя).
В начале совместной службы с подчинёнными нам приходилось общаться через словарь. Проводишь, например, с личным составом строевые занятия, дал команду идти вперёд – а впереди забор. Пока в словаре ищешь, как «повернуть направо», отделение упёрлось в забор и марширует на месте.
Другой случай: однажды во время учебных стрельб на полигон выскочил кабан. Ну, думаю, будет у нас на ужин каша со свининой. Приказываю зарядить орудие осколочным снарядом и командую «огонь». Но то ли я неправильно подал команду на польском, то ли наводчик меня не понял – только снаряд улетел в одну сторону, а кабан убежал в другую. Вся бригада потом смеялась: «Князев – это который в кабана из пушки не попал?»
Но всё-таки польский и русский языки – оба славянские и во многом похожи. Поэтому учились мы быстро и к началу боевых действий уже свободно общались.
На войну нас отправили в сентябре 1944-го в составе 1-го Украинского фронта. На освобождённой от врага части Польши, в районе Люблина, меня зачислили командиром взвода в 78 истребительный артиллерийский полк 14 артиллерийской бригады РГК (Резерва Главного Командования).
Разместили нас на территории огромной помещичьей усадьбы, с прудом и старинным замком в центре. Местное население относилось к нам не враждебно, но особо и не радовалось. Прислуга, живущая в усадьбе, своих хозяев боялась больше нас. Все пытались нам сказать, что когда хозяева вернутся, то накажут их за испорченное имущество.
В то же время, иногда поляки обращались к нам за помощью. Так, однажды крестьяне попросили избавить их от кабанов, которые повадились кормиться на полях – стали по ночам выкапывать картошку раньше хозяев. Среди наших офицеров были настоящие охотники, которые с радостью откликнулись на просьбу. Организовали охоту по всем правилам, и возмутитель спокойствия вскоре оказался на полевой кухне.
К началу Висло-Одерской операции наша бригада получила самые мощные на тот момент 100-миллиметровые пушки образца 1944 года, которые буксировали американские тягачи «Додж» (полученные по ленд-лизу). А вот с обувью ленд-лиз подвёл. Ботинки, выданные рядовому составу, были не армейские, а модельные – узкие и с длинным носком (видимо, завалялись на складах). Поскольку они с трудом налезали на широкую крестьянскую ногу и натирали пальцы, то некоторые рядовые обрубили этот узкий носок, – так и ходили с торчащими наружу обмотками.
Да и вообще обмундирование у нас было разношёрстное. Кому-то досталась польская форма (с этими ленд-лизовскими ботинками), а другие ходили в советской, только с польскими знаками различия.
Перед отправкой на фронт всех офицеров бригады свозили на экскурсию в Майданек – концлагерь на территории Польши, в котором гитлеровцы травили узников в газовых камерах. Тела потом сжигали, а золу использовали как удобрения. Нам всё показали, от газовых камер до склада, где лежали волосы, состриженные с узников-женщин… Это, наверное, чтобы мы злее были.
100-миллиметровая пушка – орудие дальнобойное, но несколько раз нам приходилось участвовать в отражении танковых атак. Самое страшное, если танк прорывается на позицию батареи: пушку в капонире вдоль фронта не развернёшь, а танк разворачивается и начинает давить орудия гусеницами, – и ты уже ничего сделать не сможешь. Поэтому промахиваться было нельзя.
…Но чаще приходилось вести огонь на расстоянии – проводить артподготовку или подавлять батареи и огневые точки противника. Тогда стрельба велась по координатам, полученным от командования или корректировщика огня.
Вот работа корректировщика опаснее. Я часто работал корректировщиком, когда был командиром взвода. В таких случаях перед боем приходилось заранее занимать позицию на какой-нибудь высоте. Закапываешься, маскируешься и только через перископическую трубу следишь за обстановкой. Иногда даже впереди пехоты оказываешься: пехота по необходимости может отойти на более удобные позиции, а у корректировщика такого права нет – должен следить за противником и сообщать на батарею обо всех замеченных целях.
В определённом смысле, главное оружие артиллериста – не пушка, а лопата. Нашу бригаду часто перебрасывали с одного участка фронта на другой, а на новой позиции первым делом надо окопаться: стоящее на открытой позиции орудие – слишком хорошая цель, особенно для авиации. Сначала окапываешь орудие по самый ствол, затем наводишь перекрытие и забрасываешь его землёй, чтобы защитить расчёт от осколков и сделать позиции менее заметными с воздуха… и бывало, только окопаешься – поступает приказ перемещаться на новые позиции, а там всё сначала. Вот почему во время интенсивных боёв с наших ладоней не сходили мозоли от лопаты.
Мне посчастливилось избежать серьёзных ранений. Получил только то, что на фронтовом языке зовётся «царапиной» – мелкие осколки попали в мягкие ткани ноги. Что смогли, в медсанбате вытащили, а один осколок, засевший между костей, медики решили оставить.
Мы даже бравировали тем, что оказываемся на самых напряжённых участках фронта. Молодые были и жизнью иногда бездумно рисковали. Однажды стояли у занятого немцами небольшого городка, который предстояло штурмовать другим частям (мы находились на отдыхе). И тут несколько наших офицеров находят на занятых немецких позициях исправное орудие с запасом снарядов. Следом нашёлся и повод для бравады: поняв, что в центре городка на башне ратуши работает немецкий корректировщик, мы поспорили, кто сумеет прицельным огнём из найденного орудия снести башню. Но стоило сделать выстрел – и немецкая артиллерия сразу открыла по нам ответный огонь. А мы забились недалеко в какой-то сарай, развели костёр и картошку печём…
В конце войны за бои под Ротенбургом (с 16 по 28 апреля 1945 года) советское командование наградило меня орденом Красной Звезды, а ещё раньше польское командование представило к Кресту Храбрых и медали «За Одру, Нису и Балтику» – так как бригада находилась в двойном подчинении, то и награждали нас с двух сторон (поэтому медалей за Победу у меня тоже две).
Конец войны мы встретили недалеко от Эльбы, где произошла историческая встреча** советских и союзнических войск. К нам в бригаду приезжал командующий фронтом – проинспектировать на предмет возможного участия во встрече с союзниками. Но вид у нас после напряжённых боёв был потрёпанный. Во многих батареях оставалось по 2-3 орудия, к тому же некоторые с опиленными стволами.
Объясню, зачем их опиливали. Иногда во время интенсивной стрельбы ствол пушки не выдерживает нагрузок и деформируется. Деформированный ствол при дальнейшей стрельбе может разорвать. Чтобы избежать разрыва, орудийный расчёт опиливал дуло ниже места деформации: точность стрельбы у такого орудия, конечно, сильно падает – но зато пушка остаётся в строю.
И ещё форма наша разношёрстная, да ботинки без носков… в общем, командование только рукой махнуло, и к союзникам нас не пустили.
В сентябре 1945 года всех советских военнослужащих из нашей бригады отправили на Родину, но демобилизовался я не сразу: после двухмесячной переподготовки до 1947 года служил в резервной части, стоявшей в Армении недалеко от границы с Турцией.
**Встреча на Эльбе – эпизод Второй мировой войны, когда 25 апреля 1945 года недалеко от города Торгау на реке Эльба войска 1-го Украинского фронта армии СССР встретились с войсками 1-й армии США.
В результате этой встречи остатки вооружённых сил Германии оказались расколотыми на две части — северную и южную.
О судьбе автора в послевоенные десятилетия
После демобилизации Дмитрий Князев вернулся в родные края и некоторое время работал учителем в Шестаковской школе. Затем поступил в институт имени Лесгафта в Ленинграде, и после его окончания стал преподавать в Ленинградской области физкультуру и вести начальную военную подготовку. Там создал семью, а в 1960-м переехал на родину жены – в Уфу.
На новом месте жительства Дмитрий Максимович продолжил педагогическую деятельность и заочно окончил историко-филологический факультет Ульяновского государственного педагогического института – поэтому начал преподавать также историю.
Уже на пенсии, в 1980-х, ветеран работал во вневедомственной охране. В 1987 году Дмитрий Князев скоропостижно скончался.