Узнать подробнее...

г. Слободской, ул. Володарского, 45

летом сон на току, а зимой хороводы у печки – этим помнится детство, прошедшее в годы войны

несмотря на все вызовы весны - 2020, в Центре им. Булатова в Слободском продолжается составление сборника «Вместо детства – война»

(немало воспоминаний земляков было записано ещё до введения ограничительных мер из-за коронавируса, а поступление материалов по интернету продолжается и в дни «самоизоляции»)

земляки, чьё детство совпало с войной – люди одного поколения, поэтому их судьбы во многом схожи: голод, тяжёлый труд, потеря близких…

однако каждый новый рассказ добавляет свои яркие штрихи в картину тыловой жизни 1940-х: это и примечательные детали быта, и памятные эпизоды тревожных будней

сегодня о своём жизненном пути, начало которого совпало с войной, рассказывает 82-летняя слобожанка Людмила Дмитриевна Плюснина

традиционно, в газету вынесены фрагменты воспоминаний Л. Плюсниной

Людмила Дмитриевна Плюснина. 1956 год
На фотографии, сделанной летом 1956 года – я 18-летняя выпускница педучилища (справа).

Кабы не было города рядом – голоднее б деревне жилось

Людмила Дмитриевна Плюснина. 3 года.
На этом предвоенном снимке мне четвёртый год. По обыкновению тех лет, моя «парадная» зимняя обувь состояла из валенок с галошами. В остальном, как видите, ничем таким особенным я не отличалась от современных маленьких ребят этого возраста.

Моя девичья фамилия – Чурина, и родилась я в деревне Чуринó (в ту пору говорилось именно так, с ударением на последний слог). Находилась эта деревня по соседству с Бажгалами.

Близость к городу сказалась на укладе нашей округи: многие чуринцы, особенно кто помоложе, работали на предприятиях в Слободском. В их числе был мой папа – работник меховой «Белки» (мама оставалась при доме и работала в колхозе).

К началу войны мне шёл четвёртый год, младшему брату – третий, а младшей сестре лишь второй. Отца призвали на службу 16 августа 1941 года, и мы трое остались на попечении мамы и бабушки.

Сполна досталось маме с бабушкой тыловых тягот. Сильных колхозных лошадей побрали на фронт. Как теперь пахать и боронить? – Осталось два способа: или на быках, или, как говорится в народе, «на своём горбу».

Ещё неизвестно, что тяжелее. Конечно, силищи у быка немеряно – но упрямства ещё того больше. К полевой работе он не приучен, и если ляжет посреди поля, то нет такой угрозы, чтобы сдвинуть его с места. Удары хлыстом для толстой бычьей шкуры – всё равно что щекотанье: недовольно мотнёт головой, фыркнет на погонщика паровозным басом и будет лежать дальше, сколько ему вздумается.

Потому и не редкость, что женщины сами вставали в упряжку, чтобы тянуть плуг или борону.

В горячий летний сезон все взрослые, а с ними и подростки, уходили в поле на целый день. Деревня оставалась на попечении совсем маленьких ребят (дошкольного возраста). Ранним утром выпустим корову, когда пастух погонит стадо на луг, потом выполним материнские наказы по дому и огороду – а там можно и пойти поиграть со сверстниками.

Нарочно так сделали, или получилось само собой – сейчас едва ли кто скажет за давностью лет, но в нашем Чурино было оговорённое место для игр, куда сбегалась ребятня со всей деревни.

Место было на току – большой расчищенной и утоптанной площадке, где по осени шёл обмолот зерна. Здесь же стояли большие амбары, в которых колхозное зерно хранилось под замком.

Под вечер нередко мы и засыпали прямо здесь на земле. Приходя нас забирать, родители не ругались на эти отлучки: точно знали, где нас искать, и были спокойны, что дети под присмотром друг у друга.

Новый вечер – новый наказ от мамы нам с братом:

– Завтра утром, когда отправите корову на выпас, возьмите вот эту большую корзину и наберите клевера вдоль дороги. Мы этот клевер высушим, замешаем с дробиной – напеку вам лепёшек.

Только, смотрите, не уйдите на колхозное поле – там клевер рвать запрещено!

Тут самое время объяснить, про какую такую «дробину» говорит нам мама.

Если жителю другой местности сказать, что «близость к городу выручала нашу деревню в голодные годы», то можно крепко озадачить человека – ведь в обычном понимании, наоборот, деревня снабжает горожан продуктами.

Но для знающих слободскую историю тут нет загадки. Спирт- и пивзавод работали без остановки всю войну, и оба в больших объёмах выдавали «побочный продукт»: на спиртзаводе это барда, а на пивном производстве та самая дробина. И то, и другое – по сути своей питательная масса, которая остаётся после переработки зерна. В другую сытую пору она пошла бы на корм скоту, но теперь и людям всё было впрок.

Три-четыре километра для деревенского жителя – не расстояние, и в свободный час взрослые отправлялись в Слободской с бидонами или небольшими бочонками, чтобы получить немного барды на спиртзаводе, или немного дробины с пивзавода.

Из барды варили кислый кисель, который хорошо было запивать молоком. Дробина годилась для многого – можно приготовить кашу, а можно и лепёшки, чем-то напоминающие по вкусу мягкое овсяное печенье.

Рецепты той военной поры – отдельная история, про которую можно говорить долго. Тут в почёте такие блюда, которые готовятся быстро и требуют минимального набора продуктов.

Бывало, долгая зима так «подчистит» все наши запасы, что мама после раздумий скажет со вздохом:

– Ну, видимо, опять пора идти меняться…

«Идти меняться» в нашем случае – это взять что-то красивое из одежды (нарядное платье или праздничную шаль) и пойти в богатую деревню выменять на небольшой куль муки. Как появится в доме мука – первым делом мама вскипятит в печке воду, и в какую-то минуту сделает для всей семьи «завариху». Так звалась густая похлёбка, для которой только мука и требовалась – её нужно было без спешки подсыпать и тут же замешивать в кипяток, до образования однородной массы.

Многие невзгоды кажутся не так тяжелы и обидны, когда знаешь, что соседям и всей округе живётся не легче. Нехватка тёплой обуви стала общей напастью, из-за которой ребята-дошкольники в морозы почти всё время сидели дома. Так получилось и в нашем доме, где на трёх детей была одна лишь пара валенок.

На наше счастье, деревенская школа стояла по соседству в считанных метрах – до неё мы могли добежать в какой угодно обувке.

Деревенский уклад позволял многое, чего бы не поняли в городе: под обещание «сидеть тихо и не мешать» нам, малышам, учителя позволяли остаться в классе и послушать урок. Конечно, серьёзные научные темы для нас были всё равно что китайская грамота, зато многие стихи и песни мы заучили на память ещё с той дошкольной поры. В их числе и эта, времён гражданской войны:

Синее море, красный пароход,

Сядем, поедем на Дальний Восток,

А на Дальнем-то Востоке пушки гремят,

Белые солдатики убитыми лежат…

(Пели её на мотив другой, народной песни – «Ехал на ярмарку ухарь-купец…»).

Вечером, вернувшись домой, под выученные песни мы затевали хоровод вокруг русской печки, если мама с бабушкой не найдут для нас домашней работы. Меня, уже подросшую, в долгие зимние вечера стали садить со взрослыми за вязание. Это было общее правило для чуринских женщин в годы войны: зимой, когда сельскохозяйственные заботы сходили на нет, все женщины садились вязать для фронта носки и рукавицы. Чтобы помочь маме и бабушке скорей выполнить их норму, я охотно подключалась к этой работе, и к своим 7-и годам вязала не хуже иных взрослых.

Летом 1944 года случилась беда – мама умерла, не дожив даже до 30-летия. Была ли причиной болезнь, или организм попросту не выдержал каждодневных испытаний на прочность – этого сейчас уже негде дознаться. До осени мы оставались в деревне под бабушкиной опекой, а с первыми холодами нас разобрали к себе городские родственники. Меня приютила тётя по отцовской линии (папина сестра).

Быт рабочей окраины – деревенский по сути

Так в последнюю военную зиму началась моя городская жизнь. На улице Советской в районе Демьянки стояло двухэтажное здание, где вверху размещалось отделение почты, а на первом этаже несколько квартир. Здесь у тёти была небольшая комнатка (8 квадратных метров).

В первое время я сидела дома одна дни напролёт – тётя уходила работать, оставив мне на обед две небольших сваренных картофелины с подсолнечным маслом, и к ним ломтик хлеба. Но вскоре меня приняли в садик при фабрике «Белка» (на улице Заводской), и вот уже я одна из сотен городских ребят-детсадовцев – кто теперь угадает, что вчерашняя деревенская жительница?

В победном 1945-м пришёл мой возраст садиться за парту. В слободскую школу № 3, что на улице Береговой, я отправилась в неказистой форме, сшитой из портянины (грубого холста), и за неимением портфеля – с сумкой из такой же грубой ткани.

И эта форма, и нехватка тетрадей, вынуждавшая нас писать дома на газетах между строк – все подобные трудности послевоенного времени были повсеместными в нашей округе, потому не огорчали меня слишком сильно. Зато уж было радости, когда соседка-учительница, уезжая на другое место жительства, подарила мне на прощание новую чистую тетрадку в линию!

Первый класс в школе № 3
Так выглядел наш первый класс в школе № 3 в победном 1945 году (я во втором ряду, вторая слева, с короткой стрижкой).

Новые перемены настали, когда со службы вернулся отец. Он воевал в морской пехоте в составе Северного флота и был награждён медалью «За отвагу». Полученная на фронте инвалидность не помешала ему вернуться к работе на меховой фабрике. Получив комнату в небольшом трёхквартирном доме на улице Болотной, отец взял к себе меня и брата.

Снова мы живём семейным укладом, хотя и с постоянной печалью о безвременной ушедшей маме.

Где на карте Слободского та улица Болотная? Её больше нет – переименована в улицу Кирова, и первая пятиэтажка на этой улице была выстроена аккурат в том месте, где стоял когда-то наш дом. Но после войны здесь была самая окраина: прямо за нашим домом начиналась обширная болотина – низкие сырые луга, в которых мы пасли корову (да и в остальном жили, можно сказать, прежним деревенским укладом).

Нужда военных лет не разом отступила. В 1947-м отменили хлебные карточки, однако стояние в часовых очередях за хлебом ещё долго оставалось привычной заботой наших будней. Заняв для верности очередь сразу в нескольких соседних магазинах, мы со своей юной прытью бегали от одного к другому – смотрели, где быстрее подойдёт наш черёд.

То было время, когда каждый разнообразил домашний рацион в меру своего усердия и смекалки. Если в сезон наберём в лесу ягод – часть оставляем для собственного стола, а другую несём продавать на рынок. На вырученные деньги тут же на рынке покупаем казеиновые лепёшки – особое лакомство слободской округи (о котором, наверно, не во многих местах слыхано). Лепёшки эти выпекались из казеинового клея, который получали в качестве дополнительного пайка работники фанерного комбината. На комбинате такой клей применялся в производстве фанеры, но был он (по крайней мере, в рецептуре тех лет) вполне съедобным продуктом, поскольку производился из компонентов натурального молока.

А как наступит день зарплаты отца – он, зайдя на рынок, купит нам с братом по настоящей шаньге, и бывали мы этим гостинцем безмерно довольны.

Дальше судьба повела меня «в северо-восточном направлении от Слободского». Из-за своих недугов отец часто и подолгу лежал в госпитале, так что опекать меня с братом было некому. Наряду с другими школьниками, которые оказались в подобной ситуации (для послевоенного времени не редкость), в 1949 году нас определили в ведомственный детский дом фабрики «Белка».

Этот детдом располагался за городом, и на порядочном расстоянии – возле села Ильинского (впоследствии на его месте вырос пионерлагерь «Белочка»).

В детском доме «Белки» (я справа)
Снимок, запечатлевший меня в детском доме «Белки» (я справа).

Став воспитанниками детдома, мы учились уже в Ильинской школе.

В1952 году я окончила там 7 классов (базовое образование по правилам того времени) – и поступила в Белохолуницкое педагогическое училище. Но его вскоре закрыли, и своё среднее профессиональное образование я завершала уже в Омутнинске.

Распределение получила в недальний край – в Олюковскую начальную школу Верховинского района (который позднее в 1963 году переименовали в Юрьянский).

Когда прошёл 3-летний срок работы по распределению, я поняла, что зов родной стороны не утих в моей душе. Вернулась в Слободской и с конца 1950-х работала в Стуловской школе – сначала учителем начальных классов, а после окончания Кировского пединститута преподавала географию.

К моменту выхода на пенсию мой педагогический стаж составлял 52 года, из которых Стуловской школе было отдано 49 лет.

Что добавить к этой житейской арифметике? Два сына, пять внуков и четверо правнуков – продолжатели моей семейной линии. Каждому при случае не устаю повторять: конечно, в сытой обеспеченной жизни нет греха, если она заработана честным трудом. Но в этой сытости важно не потерять то умение, которым мы были сильны – радоваться в жизни самому простому, в чём и заключается главное счастье человека: мирному укладу, доброму соседству, сердечному слову. И, конечно, нельзя забывать тех, чьим подвигом был восстановлен этот мир на нашей земле.

С двумя наследниками
На недавнем фото я с двумя наследниками – правнуком и внучкой.

Подготовка материала –
коллектив Центра патриотического воспитания
имени Григория Булатова

Подготовка публикации –
«Скат-Инфо Плюс»